Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах. Евгений Барабанов

категориями. Нация не только совокупность территориальных и этнографических обнаружений, но и борьба пронизывающих и формирующих ее потоков творческой воли, духовной традиции. Национальную жизнь нельзя трактовать монистически, ибо она вся соткана из противоречий и антиномий. В самом деле, что более характеризует Россию – Иван Грозный или митрополит Филипп? царь Алексей Михайлович или Петр Первый? Достоевский или Писарев? Вл. Соловьев или Ленин? Ответить однозначно на этот вопрос невозможно, потому что жизнь каждого народа есть разворачивающаяся в истории драматическая борьба между воплощением замысла Божьего о нем и отпадения, отказа от своего высшего призвания и назначения. В этом смысле к истории каждого народа применимы слова Достоевского: «здесь дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей». Пример России свидетельствует об этом с предельной яркостью. Ведь еще задолго до 1917 года в России уже существовали те две установки сознания и воли, те две исторические традиции, которые столкнулись в революционной буре и гражданской войне. И в столкновении этом большевизм обнаружил себя не как внешняя сила, но как предельная концентрация того традиционного русского безбожия и нигилизма, что всегда существовал в русской душе. Лишь потом, благодаря «массовидному террору» (выражение Ленина), мощному идеологическому давлению и культивированию нездоровых инстинктов масс были созданы те новые формы общественного бытия, которые и породили свою собственную культуру, религию и этику.

      Ошибочно рассматривать уродливые формы новой общественной жизни лишь как насильственные механические объединения, в противовес органической целостности и устойчивости «естественно» развивающихся общественных образований. Идее солидарности, как началу «сплочения в свободном служении высшим духовным ценностям», может быть противоположна не только борьба враждующих элементов и групп, но и солидарность в грехе, круговая порука общего преступления.

      «Узаконенный» историей аморализм революции и коммунистической диктатуры узаконил и аморализм новой, «советской» системы ценностей, а также порожденный ею общепринятый и обязательный для всех образ жизни. Революция, выдвинув универсальный (как это многим тогда казалось) принцип совершенного социального строя, опрокинула и старую иерархию ценностей. Главными оказались не человек, не свобода, не истина, а средства, очень скоро заменившие собой цели. Теперь кажется чудовищным, что для уяснения простой истины, что совершенный социальный строй, так же как и экономика и техника, относится к средствам, а не целям человеческой жизни, понадобилось столько крови и страданий. Коммунизм не может быть целью – целью, как и высшей ценностью является сам человек, его жизнь, его свобода и творчество, а не социальные преобразования. Разумеется, подменять цель средствами и оправдывать дурные средства высокими целями начали первые не большевики, однако лишь они сумели убедить в правоте своего