Пантера Людвига Опенгейма. Дмитрий Агалаков

дорожку.

      Вдруг Лейла остановилась.

      – Ну хорошо, прости меня. Я не думала, что ты отнесешься к этому так серьезно. – Она схватила его за рукав пальто. – Прости же меня, слышишь?

      Он не знал – верить ей или нет. Он готов был уступить, но ее глаза… Ему казалось, что они снова смеются над ним.

      – Мне холодно, Давид, – сказала она. – Идем скорее. Ужин остынет…

      Но, так и не тронувшись с места, она обвила его шею руками и уже целовала его – горячо, призывно, в губы.

      – Не будь же каменным, – шептала она, – даже если я заслужила это.

      …Они любили друг друга на дорожке, слабо освещенной редкими фонарями. Они кружились на ней, сцепившись: она – обхватив его шею руками, стиснув его коленями, задрав голову к темному небу; и он – держа Лейлу как легкое перо, черное, смоляное, крепко стиснув ее бедра, давно захлебнувшись в запахе ее кожи и волос. Пьяный от этой близости, он видел только, как темный голый лес и мокрая аллея плывут перед его глазами…

      …Ужин подходил к концу. Давид был неразговорчив, зато много пил в этот вечер – и в этом немалую роль сыграла Лейла, щедро подливая ему вино.

      – Помнишь, в первую нашу ночь, на рассвете, ты спросил меня, не хочешь ли узнать, чем я занимаюсь? – Лейла не сводила с него глаз. – И я ответила тебе: нет, но придет время, и я сама спрошу об этом. Помнишь?

      Давид кивнул.

      – Так чем же? Чем ты занимаешься в доме Огастиона Баратрана?

      – Откуда тебе известно это имя? – спросил он.

      Лейла пожала плечами:

      – Известно, и все. Так что же ты делаешь в доме этого таинственного человека, о котором давно ползут по городу разные слухи? И еще какие!

      – Что же это за слухи? – насторожился Давид.

      Лейла промокнула салфеткой губы, бросила ее на стол.

      – Например, что в его доме живет огненное чудовище. Которое он же сам и породил. – Откинувшись на спинку стула, она рассмеялась. – Так это правда, Давид? Правда?

      – Правда, – с вызовом ответил он.

      Она сощурила свои темные, густо вычерченные ресницами глаза, с внезапной догадкой покачала головой:

      – Ты ведь тоже хочешь взрастить в своем сердце кого-то, тебе еще самому неведомого? Да? Поэтому ты живешь там и дорожишь этим домом? Давид? Ответь мне. И ты многое отдал бы, чтобы так и продолжалось? Потому что поверил своему старику. И поверил себе. В себя… Это так?

      Давид поднял на нее тяжелый взгляд.

      – Станцуй для меня, – попросил он.

      Чувствуя, что перестарался с вином, он еще сильнее путался в догадках. Откуда она столько знает, и зачем эти вопросы – именно сегодня, сейчас? Но не все ли равно! Ему хотелось одного: не перебранки с Лейлой, не ее тайн и секретов, которые не кончаются, будь они прокляты, а ее близости, любви, давно ставшей для него болезнью!

      Именно теперь и сейчас – только и всего!..

      – Станцевать? Но у меня нет ни змеи, ни мальчишки с флейтой, – подняв брови, улыбнулась Лейла.

      – Я прошу – станцуй.

      – Но вначале я переоденусь, – сказала