Хьюдоги. Анастасия Окада

так, будто мы все его дети. Он ушёл. Через час Иван высыпал сено в наш погреб и развязав мешки с головы, напоил каждого каким-то чудным отваром, накормил горячей картошкой. Он начал было развязывать наши руки, да снова вернулся человек с земляным запахом. Я не видел его лица, как и лицо Ивана, ведь мои глаза ослепли после длительного пребывания в темноте. Зрение ещё не восстановилось, но я запомнил очертания толстого, как бочка мужичка:

      – Горе тебе Иван! Стражник царя идёт проверять погреб!

      – Но слуга божий не может просто смотреть, как погибают невинные!

      – Христа ради, клянусь – нажалуюсь на тебя настоятелю!

      Иван поднялся с колен. Был он тощий и высокий старец, чья борода достигала пола. Выходя из погреба, велел всем стонать и плакать, захлёбываясь от кашля и делать непристойные звуки, что напоминают испускание испражнений. Закрыв за собой дверь, Иван уверял стражника, что дети подцепили холеру и теперь лишь волею Божью могут быть спасены, либо умрут. Он долго молился за стражника, призывая защиту на войско, пока тот пытаясь сбежать: перепугался до такой степени, что к вечеру царская армия уехала подальше от монастыря, а нас наконец таки выпустили на волю. Мой план выживания был изначально построен на жалости и слабости. Это одна из тактик лазутчиков, о которой мне часто рассказывал Георгий. К сожалению его с нами не было, но это не помешало мне настроить наш отряд, не вести себя как пленники, а играть на чувствах. Потому выйдя на улицу мы не впились в горло монахам. Я понимал, что они лишь пешки в этой игре. Нашим главным врагом был Император Российской Империи Петр III. И хотя я никогда его не видел – я запомнил тот мерзкий запах. Нет, я не собирался сбегать из монастыря в его поисках. Напротив я ждал, когда он приедет сам! Мы вышли из погреба и с наших рук сняли верёвки. Мы были измучены, но готовы сражаться. Но никто не бросался на монахов ибо я приказал вести себя благоразумно и хладнокровно, обдумывать нашу стратегию. Ведь человеческие детёныши не дерутся, когда им делают больно. Они жалобно стонут и просят о помощи. Поэтому, превозмогая простуду, которой мы болели не раз в лесу, нам все же удалось вызвать их жалость. Монахи накормили нас овощами и хлебом, и умыли наши лица водой с колодца. На сей раз мы ночевали под открытым небом, как привыкли. Конечно мы могли убежать и один из нас так и сделал. Я отправил Сокола, дав ему полномочия посыльного, чтобы тот отыскал нашу стаю и передал послание для Тома. Остальные, коих было около тридцати человек, остались в монастыре. Ибо людям не стоит знать о нашем тайном государственном образовании высокоразвитых псов. Пусть неведомыми для них остаются наши планы.

      ***

      Я спал и солнце жгло мои ожоги, что получил я во время пожара. И не было рядом моей матери, что могла бы их вылечить. Я больше не ребёнок и терплю боль, как полагается боевому псу. Я сплю под открытым небом и лакаю языком воду из лужи. Я ловлю добычу и зубами обгладываю мясо с костей. Я пёс и человеческое тело не сдержит моих повадок, что унаследовал я от приёмных родителей. Но когда на нас смотрят монахи, я становлюсь на обе ноги и наследник императорского