Приходи вчера. Жуткие былички. Татьяна Мастрюкова

на край кроватки, похлопывает успокаивающе и тихо-тихо напевает:

      Придет беленький волчок,

      Схватит Тоню за бочок…

      Из-под вороха одеял немедленно раздается детский голосок:

      – Мам, серенький волчок!

      Будто и не спала совсем, голос ясный, чистый. Все подмечает, все замечает. Славная, любимая девочка.

      – Да, Тонечка, ну конечно, серенький…

      Стащит Тоню во лесок,

      Закопает во песок,

      Станут Тонечку искать

      По болотам, по мохам,

      По ракитовым кустам.

      Пирогов напечем,

      Поминать пойдем,

      К тебе, дитятко, зайдем.

      Надо бы прибраться.

      Настольная лампа светит приглушенно, уютно, но Елена-то знает, что и на комоде с завитушкой, и на подоконнике, и на столе, и даже на полке в шкафу – чашки с недопитым чаем. Каждый раз нальет себе, отопьет, отвлечется, поставит куда придется, а потом новый чай заваривает. Очень рассеянная стала. Надо бы порядок навести, собрать наконец их все и перемыть. Нет. Потом… Пока не закончатся все чистые чашки в буфете, даже не стоит и начинать уборку.

      И одежда разбросана где попало. Скомканная, впопыхах наваленная, лишь бы не на пол. Ну и ладно.

      Из-под вороха одеял, из-под пледа снова голосок, будто и не засыпала вовсе, ясный, родной. А вот вопросы задает тревожные:

      – Мам, а белая собачка не придет?

      Елена отворачивается, непроизвольно смотрит в окно. Не надо малышке видеть, как мама меняется в лице. Когда-то Тоня пальчиками стала разглаживать ей лицо, сказала, что мамочка красивая, нельзя красоту комкать.

      Пусть не видит, не расстраивается. И хотя Елена очень старается, голос звучит предательски глухо, не так ласково, как хотелось:

      – Не придет, если будешь спать.

      Получается даже грубо, назидательно.

      – Тогда папа придет?

      Елена вздрагивает, как от удара. Надо держать себя в руках, в конце концов.

      – Папа… Не придет. Спи!

      – Хорошо! – Счастливый вздох из-под одеял.

      Малышка верит, надо бы и самой себе поверить…

      Елена тихонько поднимается, подходит к окну. Вглядывается во тьму, ежась, обхватив себя руками, не замечая, что снова тревожно хмурится, комкает лицо.

      Свет из комнаты не ложится на сугробы под окном. Настольная лампа светит еле-еле. Наверное, если смотреть издалека, можно подумать, что в доме никого нет или уже все спят. И уж точно никого не ждут.

      Вдруг с той стороны в окно бросается что-то белое, неприятно шкрябает по стеклу. Это всего лишь метель, горсть снега. Так бывает. С поля всегда задувает ветер. Но Елена испуганно отшатывается, хватается за сердце, которое колотится сильно-сильно, почти у горла. Тихо говорит:

      – Не приходи!

      А что толку?.. Лучше бы молчала. Лучше бы не вспоминала.

      Стук в дверь сначала кажется тоже воспоминанием, эхом мыслей. Но даже на это эхо Елена резко оборачивается,