Метро. Семь станций о любви. Михаил Титов

баболя загоняла меня домой, издали грозя сорванной хворостиной. А я долго упрашивал ее разрешить мне погулять еще немножко, еще полчасика, а потом, жалобно скуля, бежал к дому и уже у ворот получал жгучий удар по голым ногам. Плакал ли я тогда? Не помню. Скорее – нет. На бабу Олю невозможно было обижаться. Моя любимая железная зеленая кружка с отбитой по краям эмалью уже стояла на столе, теплая от парного молока, а рядом лежал кусок белого хлеба, на котором аккуратной колонной возвышались три куска сахара-рафинада. Я прихлебывал молоко и поочередно то откусывал от горбушки, то вгрызался в твердый сахарный кубик. И эта церемония, повторявшаяся из вечера в вечер, заставляла быстро забыть обиды. А нескончаемая сказка про Финиста, который на ночь оборачивался соколом и летел за своей невестой, да только никак не мог долететь, усыпляла и окончательно примиряла с бабой Олей…

      Глаза заволокло пеленой, я оттолкнулся от перил и быстро, насколько позволяла это раскисшая земля, зашагал к бабе Нюре.

      8.

      Баба Нюра жила через пять дворов от баболи. Дом, вытянутый во двор, а не вдоль улицы, как это принято в деревне, выделял его из всех уличных построек. Дед Петя в свое время учудил, решил строить не как у остальных. Дом получился высокий, крыша стояла острым углом, так что чердак был просторным, и дед Петя затевал там устроить что-то вроде летнего этажа. Но баба Нюра так и не позволила ему это сделать. «Будешь еще у меня по голове ходить», – аргументировала она свой отказ. Баба Нюра в отличие от сестры – женщина была обстоятельная. Сад – только яблони и вишня, огород – только картошка, тыква, огурцы, помидоры и капуста. И немного ноготков на крошечном, не вскопанном под овощи участке возле дома. Польза от них была множественная: сразу тебе и цветы, и лекарство, и в чай добавить зимой. Все остальное – баловство. Когда моя бабка высадила под окнами сирень, баба Нюра долго ахала.

      – Запустишь, она потом все забьет. Ни света в дом не пустит, ни под окнами ничего не посадить, – говорила она старшей сестре.

      – Да Бог с ней, пусть растет, – отмахивалась баболя. – Цветет уж больно красиво.

      Баба Нюра, видимо, заметила меня в окно. Выскочила на улицу, по-утиному неуклюже побежала мне навстречу.

      – Славик! Приехал! – заплакала она снова. – Ну, слава Богу. Я уж думала, что не захочешь. Пойдем в дом. Пока еще не все подошли.

      – Здрасьте, – кивнул я, заходя в избу.

      Через всю горницу тянулся длинный стол, сбитый наскоро из досок, прикрытых цветастой клеенкой. На широкой лавке у стены сидели два мужика, один из них вылавливал рукой из глубокой алюминиевой миски осклизлые огурцы, другой спокойно, по-философски наблюдал за этим мучительным процессом: огурец в самый ответственный момент выскальзывал и нырял обратно в миску, взбивая пузыри мутного рассола; из кухни высунулась хмурая девка в переднике и косынке, повязанной углом, что только подчеркивало