На земле Заратуштры. Фарангис Авазматова

мысленно радуюсь, что меня от ветра защищает стекло, а его завывания почти перекрывают шум мотора.

      Небо давит почти ощутимо, пытаясь впечатать меня в сухую потрескавшуюся землю; глубокий синий цвет кажется всё более неестественным – я вдруг понимаю, что с каждой минутой, с каждым брошенным на небо взглядом этот синий всё больше напоминает мне цвет вечерней воды, а не цвет неба. Я тяжело вздыхаю и беззвучно себя успокаиваю, одними губами шепчу себе что-то под нос. Это что-то отзывается болезненным уколом на самом кончике языка. Купола старых глинобитных домов встречаются всё чаще; однотипные, они образуют своеобразный орнамент.

      Мы въехали в город. Осталось совсем недолго.

      Нужный мне дом находится ближе к окраине – да только вот окраиной это сложно назвать: городок такой маленький, что проехать его насквозь можно за неполные пятнадцать минут. Смотреть тут особо нечего – всё осталось, кажется, таким же, каким было много лет назад, ещё в то время, когда я жила здесь. Зелени почти нет – встречаются только редкие, умирающие фруктовые деревья в маленьких увядающих садах. Я пытаюсь убедить себя, что всё это должно быть тёплым и знакомым, а не мёртвым и вызывающим только лишь леденящее отторжение. Выходит паршиво, и я прекращаю попытки.

      Мы выезжаем на полупустынную дорогу, усеянную вдоль сухими деревьями и раскинувшими свои паучьи ветки-лапы кустами. Через какое-то время, вглядываясь в темноту перед нами, я вижу вдали чёрный силуэт дома, маячащий впереди неприступной глыбой. Он ближе, чем мне казалось; уже через несколько минут машина останавливается, мягко примостившись у невысокого забора. Когда муж глушит двигатель и, неспешно обойдя авто, открывает мне дверь, я с минуту не могу решиться шагнуть на землю. Будто высаживаюсь на Луну – можно подумать, это было намного труднее.

      Мой муж никогда не торопил меня в такие моменты и не выказывал недовольства; за это я была всегда безмерно ему благодарна. Он умел ждать, как это умела и я, и нам обоим в жизни это редкое умение только помогало и никогда вроде бы не вредило. Я даже не думаю, сидя в машине, что утруждаю его или докучаю ему своей неторопливостью: во мне нет ни страха, ни вины, и я не чувствую никакого раздражения с его стороны.

      Я бы не удивилась даже, если бы мы простояли с ним так, на улице, с открытой дверью, до самого утра.

      Но я, при всей своей страсти к длинным предложениям и – как следствие (что в моём случае то же, что «как причина») – при всём своём лёгком сумасшествии, никогда не могла бы назваться садисткой. Поэтому я, собравшись с силами и сделав глубокий вдох, всё-таки встаю на ноги и делаю шаг в сторону дома, в котором провела детство.

      В горло и в ноздри тут же попадают частички соли, и я будто взаправду чувствую, как они оседают там, внутри, и впитываются в клетки моего тела, растворяясь в слизистой. Жара, бесчинствующая обычно днём, уже успела отступить, и на её место гордо взошёл пронизывающий до самых костей холод ночной пустыни. Я невольно сжимаюсь, понимая, насколько комфортная температура