Миленький. Алексей Лукьянов

Как можно – на похоронах!..

      Но, странное дело, аморально поступившую Маринку молчаливая толпа, только что не поддержавшая злословия, осуждать тоже не торопилась. И даже какая-то молодая женщина – лет тридцати или около того, взяла да и расстегнула блузку, явив миру несоветского производства кружевной лифчик.

      Примеру женщины последовала другая, третья, и вскоре почти все плакальщицы разоблачились до нижнего белья, большей частью отечественного производства. Однако мужчин это не смущало, поскольку они думали в основном не о форме, а о содержании.

      Народ, наблюдавший странные похороны со стороны, словно магнитом притягивался к медленно шествующей процессии и тоже вливался. Женщины, оказавшись среди провожающих, немедля начинали стягивать с себя верхнюю одежду.

      – Элка! Элка! А ты че, особенная? – громким шепотом обратилась Марина к подружке. – Снимай платье!

      – Дура, что ли? – испугалась Элка. – Я лифчик не надела.

      – И что? Значит, можно выделяться, да? Ну хочешь, я тоже лифчик сниму!

      – Ты дура, что ли? Мы же комсомолки!

      – Раздевайся, говорю! – И Маринка решительным движением расстегнула на Элкиной спине молнию.

      Элка сначала отчаянно сопротивлялась, но решительная Маринка подавила протест и стащила с подруги платье. Элка прикрыла грудь руками.

      – Не прячь красоту-то! – рявкнула Маринка и сама сняла лифчик. – Похороны – так похороны!

      Подумав еще немного, Маринка избавилась и от трусов. На какое-то мгновение сердца мужчин, увидевших это, перестали биться, а потом заколотились в бешеном ритме. Сержантик, порывавшийся остановить глумление над памятью об усопшем, увидав Маринку со спины, потерял волю и теперь пытался не упустить ни одного движения девушки.

      Элка, деморализованная поступком подруги, безвольно опустила руки, продемонстрировав размякшему молодому человеку, снявшему очки для лучшего обзора, мраморную белизну своих персей, увенчанных нежно-розовыми пиками сосцов. У Маринки, к слову, перси были такими же загорелыми, как и она сама, и даже под купальными трусиками не было незагорелой кожи.

      – Рот закрой, трусы видно, – сказала Маринка какому-то зеваке, и продолжила независимо идти за машиной.

      Элка сначала стеснялась, а потом тоже сняла трусики и далее шла бок о бок с подругой. Они даже за руки взялись, поддерживая друг друга.

      Вдруг машина остановилась. Из кабины выскочил бледный не то от страха, не то от гнева водитель.

      – Да вы что тут за блядство-то развели, граждане товарищи?! – заорал он, и голос его от волнения дал петуха. – Это ж похороны, мать вашу! Мы ж не в Америке, в советском же государстве живем!..

      Ответом водителю было почти одновременное сбрасывание женщинами одежд. Мужчины буквально застонали.

      – Я никуда не поеду, пока…

      Но шофера никто не слушал. Совершенно голые Маринка с Элкой вспрыгнули в кузов и с помощью своего