Герой нашего времени. Сборник о любви. Михаил Лермонтов

братец, чья эта чудесная коляска, а? – спросил у него штабс-капитан. – Прекрасная коляска!..

      Лакей, не оборачиваясь, бормотал что-то про себя, развязывая чемодан. Максим Максимыч рассердился; он тронул неучтивца по плечу и сказал:

      – Я тебе говорю, любезный…

      – Чья коляска?.. Моего господина…

      – А кто твой господин?

      – Печорин…

      – Что ты? Что ты? Печорин?.. Ах, боже мой!.. Да не служил ли он на Кавказе?.. – воскликнул Максим Максимыч, дернув меня за рукав. У него в глазах сверкала радость.

      – Служил, кажется, – да я у них недавно.

      – Ну так!.. Так!.. Григорий Александрович?.. Так ведь его зовут?.. Мы с твоим барином были приятели, – прибавил он, ударив дружески по плечу лакея, так что заставил его пошатнуться…

      – Позвольте, сударь, вы мне мешаете, – сказал тот, нахмурившись.

      – Экой ты, братец!.. Да знаешь ли? Мы с твоим барином были друзья закадычные, жили вместе… Да где же он сам остался?..

      Слуга объявил, что Печорин остался ужинать и ночевать у полковника Н…

      – Да не зайдет ли он вечером сюда? – сказал Максим Максимыч. – Или ты, любезный, не пойдешь ли к нему за чем-нибудь?.. Коли пойдешь, так скажи, что здесь Максим Максимыч; так и скажи… уж он знает… Я тебе дам восьмигривенный на водку…

      Лакей сделал презрительную мину, слыша такое скромное обещание, однако уверил Максима Максимыча, что он исполнит его поручение.

      – Ведь сейчас прибежит!.. – сказал мне Максим Максимыч с торжествующим видом. – Пойду за ворота его дожидаться… Эх! Жалко, что я не знаком с Н…

      Максим Максимыч сел за воротами на скамейку, а я ушел в свою комнату. Признаться, я также с некоторым нетерпением ждал появления этого Печорина; по рассказу штабс-капитана я составил себе о нем не очень выгодное понятие, однако некоторые черты в его характере показались мне замечательными. Через час инвалид принес кипящий самовар и чайник.

      – Максим Максимыч, не хотите ли чаю? – закричал я ему в окно.

      – Благодарствуйте; что-то не хочется.

      – Эй, выпейте! Смотрите, ведь уж поздно, холодно.

      – Ничего, благодарствуйте…

      – Ну, как угодно! – Я стал пить чай один.

      Минут через десять входит мой старик:

      – А ведь вы правы: все лучше выпить чайку, – да я все ждал… Уж человек его давно к нему пошел, да, видно, что-нибудь задержало.

      Он наскоро выхлебнул чашку, отказался от второй и ушел опять за ворота в каком-то беспокойстве: явно было, что старика огорчало небрежение Печорина, и тем более что он мне недавно говорил о своей с ним дружбе и еще час тому назад был уверен, что он прибежит, как только услышит его имя.

      Уже было поздно и темно, когда я снова отворил окно и стал звать Максима Максимыча, говоря, что пора спать; он что-то пробормотал сквозь зубы; я повторил приглашение, – он ничего не отвечал.

      Я лег на диван, завернувшись в шинель и оставив свечу на лежанке, скоро задремал и проспал бы спокойно, если б,