Триалоги: импровизации на свободные темы. Илья Кабаков

идеи лишены той бытийной основы, которую они отображают и удваивают в мысли, а у вещей отнят их идеальный план, их живая душа, и они есть мертвые вещи, трупы, и свалка поэтому есть кладбище.

      Жизнь в России есть жизнь на кладбище, но не в качестве покойников, разумеется, а в качестве гостей – тех, кто пришел навестить своих родственников в «теплый летний воскресный день». Этот кладбищенский визит аналогичен занятию старьевщика, разбирающего мусорную кучу. Конечно, русские люди не гробокопатели и не некрофилы, но они хотят перебрать в памяти слегка забытые соображения: высказанные ими самими или кем-то из знакомых или почерпнутые из книг. Русская мечтательность и есть такое воспоминание о «разных там идеях», именно непринужденное воспоминание, а не напряженное припоминание в платоновском смысле, когда обретение идеи жизненно важно, когда самобытное существование в качестве мыслящего существа поставлено под вопрос. На кладбище идей вопрос о существовании не ставится. Оно есть данность, или подарок. С другой стороны, приведение вещей и идей в соответствие есть особого рода деятельность, и довольно интенсивная, т. е. просто-напросто – труд. Жизнь на «кладбище-свалке» есть безвременный отдых, почти кончина, – почти, но не совсем. Недаром так любят в народе, особенно по молодости лет, говорить о желанном пенсионном покое. Россия есть Россия над вечным покоем, в летаргическом сне, но снится в этом сне деятельное, трудовое прошлое. Но так как его не было, оно переводится в статус вечного, вневременного, т. е. в статус идеи.

      Труд в Советском Союзе есть дело чести, доблести и геройства, но не аккуратности, пунктуальности, ответственности, методичности и т. д. Этот факт был подтвержден контекст-анализом отечественной печати, работ, посвященных теме труда. Предикаты первого рода встречаются на два порядка чаще, чем предикаты второго рода. Основная смысловая зависимость наиболее часто повторяется в текстах эпохи: это связь «вечное – временное». Это очень точно отражено и в стихах Д. А. Пригова: «Неважно, что надой записанный / Реальному надою не ровня / Все что записано – на небесах записано / И если сбудется не через два-три дня / То через сколько лет там сбудется / И в высшем смысле уж сбылось / И в низшем смысле все забудется / Да и уже почти забылось».

      В отличие от этого основная связь европейского мышления – каузальная, и мир предстает как законосообразное целое.

      На свалке все есть ничто, прах и пепел. Тема самоуничижения очень популярна в России. В. Кожинов в своей статье в «Нашем современнике», не очень удачно, правда, попытался представить эту тему как основную во всей русской литературе. И в самом деле, русские – самоироничны. В аристократической России ничтойность была культурным обстоятельством и своего рода религиозной ценностью. В послереволюционной России тот, кто был ничем (мусором), стал всем (весью), был вызван к новому бытию. Ничтойность утратила ореол. Когда революционно-романтический туман рассеялся и стала создаваться русско-советская культура,