Дочь всех городов. Надя Турбина

есть эклеры!

      Сказав это, фигура вальяжно отправилась дальше по площади, полной народу нарядного, веселого и, конечно, не пьяного совсем. Вскоре стали объявлять победителей лотереи:

      —…и главный приз – а это у нас медный самовар – достается… Приготовьте свои ладошки… Достается нашей дорогой гостье в лоскутных штанах, имя которой и называть не нужно, вы и так его знаете!

      «Черт, – подумалось под шляпой. – Не повезло, – подумалось под шляпой».

      Но на ярмарках события мелькают, как стеклышки в калейдоскопе. И лотерея была в миг забыта, едва послышались звуки кадрили. Вся площадь вдруг превратилась в танцующий вихрь из платьев, цветов, лент, косичек, сплетенных рук и улыбок. Даже торговые шатры кружились в своих неуклюжих расписных юбках и отбивали такт деревянными столбами. Все пели, смеялись и усердно оттаптывали друг другу ноги.

      Фигура в плаще не плясала, но плыла куда-то в потоке танца, пока ее не вынесло на противоположный конец площади, туда, где верхом на ящике с красками, весь с ног до головы облитый гуашью, сидел художник. Он болтал ногой, курил трубку и угощал комплиментами барышень.

      Вокруг него громоздились картины – по большей части луга и крохотные домики, утопающие в сиреневых садах. Но одна картина была больше и ярче всех других. На ней была нарисована девочка в разных носках. Она бежала по полю и была вся овеяна каким-то едва заметным хихиканьем. Ее растрепанная коса тянулась по ветру куда-то за горизонт, лоскутные штаны были забрызганы водой и грязью, а в рот залетали бабочки и цветы. Но лучше всего были нарисованы глаза. Похоже, художник с них и начал. Они были зеленые, с прищуром и смотрели так, как будто бы уже знают о тебе всё и им от этого весело.

      Под шляпой бродили раздумья: «где-то я видел этот лукавый прищур… Уж очень он мне знаком. Но у кого?»

      – Кто это?

      – На этой картине? – переспросил художник. – Неужели ты не знаешь, загадочный господин?

      – Я повторяю свой вопрос, – сурово ответили из-под шляпы.

      – Судя по всему, ты из очень дальних стран, – художник сочувственно покачал головой, – иначе бы ты точно ее узнал. Это же Дочь всех городов.

      Секундная пауза.

      – Я беру эту картину.

      – Пожалуйста. Она стоит двадцать медных монеток.

      – Двадцать монеток? А может, один волшебный камушек?

      Из-под плаща высунулась ладошка, на которой лежал круглый молочно-голубоватый камушек.

      – Это лунный камень. Он приносит удачу, здоровые суставы, совет в семье и богатый урожай. При определенных условиях дарует бессмертие.

      – Хе-хе, – прокряхтел художник. – Ты опоздал, дружок. Здесь уже лет двести не верят в такие сказки.

      – А ты поверь. Забирай камень, а мне картину. Нарисуешь себе новую. Что ты теряешь?

      – Если ты так хочешь отдать кому-то этот чудо-камень, отправляйся в Мшистую долину. Говорят, там в дремучих лесах обитает ведьма. Она, пожалуй, единственная в этих краях еще верит в такие штуки.

      (Это было враньё, потому что не ранее, чем две недели назад, торговец картинами сам возил к той, кого он назвал ведьмой, свою больную дочь. После чего она, невзирая на то, верит ее отец в «такие штуки» или нет, резко пошла на поправку).

      – Хорошо, – согласился плащ. – Тогда отдавай мне картину за право позвать на помощь.

      – За право позвать на помощь?! – воскликнул торговец. – Почему я вообще должен тебе верить? Я вижу тебя, а точнее только перья твоей шляпы, впервые в жизни. Либо сними шляпу и докажи обратное.

      Плащ слегка колыхнулся, и под ним мелькнула золотая сабля.

      – Да, ты видишь меня в первый раз. Отдавай картину, и, обещаю, мы больше не увидимся.

      – Ах, вот ты кто, – сказал художник, совершенно не впечатлённый этой угрозой. – Сверкаешь саблей. Знаем мы тут одного такого. Да только он смел и благороден, мы зовем его Рыцарем, а ты кажешься злым и жестоким. Будь проще, сынок. Сабля не добудет тебе добра.

      – Что-то ты заболтал меня, старик. Отдавай картину, а? И пойдем обедать. Все что хочешь отдаю: лунный камень с удачей и бессмертием, свою верность с правом позвать на помощь…

      – Двадцать монет.

      В тот же момент сабля взвизгнула и оказалась в секунде от шеи девочки на картине.

      – Она не останется у тебя. Либо я ее заберу здоровой, либо она погибнет.

      – Да зачем, черт побери, она тебе так нужна? – воскликнул торговец, просыпав табак из трубки себе на штаны.

      – Я буду ею любоваться, – хитрая усмешка из-под шляпы.

      – Найди ее саму и делай с ней что хочешь: любуйся или тыкай в нее саблей, а картину оставь, мне семью кормить надо.

      – Отдай мне картину сейчас, и твоя семья никогда не будет ни в чем нуждаться.

      Пока