Островитяне. Николай Лесков

ни за что не соглашалась ни пустить меня по дождю, ни послать «бедную старушку».

      А погода действительно разыгралась во всю свою финскую мочь; все небо заволокло черною, свинцовою тучею; удары грома катились быстрее и непосредственнее вслед за скользившими зигзагами молнии.

      – Маня, сколько здесь книг! – сказала из угла, стоя у моего книжного шкафа, Кларинька.

      Маня сощурила глазки и, держа в зубках отломленный кусочек сухарика, наклонила головку вперед по голосу Клары.

      – Где? – спросила она очень внимательно и необыкновенно тихо.

      – Вот целый шкаф.

      Маня так и пошла к шкафу с чашкою в руках и кусочком сухарика между зубками.

      – Вы любите книги? – спросил я, подходя вслед за нею к шкафу.

      – Да, я люблю, – уронила она едва слышно.

      – Сколько их тут! – удивлялась Клара.

      Маня воззрилась в корешки книг, как газель в лесную чащу; сухарик так по-прежнему оставался неразгрызенный в ее зубках.

      – Вы много читаете? – спросил я Клару.

      – Я? Нет; я так читаю… когда захочется; а она всегда читает.

      – Маньхен! – добавила она, – посмотри, целый Пушкин.

      Маня передвинулась молча и опять стала глядеть в переплеты; я не сводил глаз с ее живых, то щурившихся, то широко раскрывающихся глаз и бледного, прозрачного личика.

      Она читала названья книг с такою жадностию, как будто кушала какой-нибудь сладкий запрещенный плод, и читала не одними глазами, а всем своим существом. Это видно было по ее окаменевшим ручкам, по ее вытянутой шейке, по ее губкам, которые хотя не двигались сами, но около которых, под тонкой кожицей, что-то шевелилось, как гусеница.

      Так прошло семь или восемь минут. Маня все стояла у шкафа, и червячок все ворочался около ее губок, как вдруг раздался страшный удар грома и с треском раскатился по небу. Маня слабо вскрикнула, быстро бросила на пол чашку и, забыв всякую застенчивость, сильно схватилась за мою руку.

      Разлетевшаяся вдребезги чашка и зазвеневшая по полу ложечка испугали ее еще более.

      – Идти! идти! – прошептала она, схватившись в испуге за мою руку и совсем подбиваясь под мой локоть.

      Я не мог понять, что значит ее идти, и старался как умел и как мог ее успокоить, но она все тревожилась, вздрагивала, зорко смотрела вперед и каждый раз крепче жалась ко мне при всяком новом ударе.

      – Как жаль, что вы так боитесь грома! – начал я, когда гроза утихла и небо стало понемножку светлеть и разъясниваться.

      Маня молча взглянула на меня, потом на разбитую чашку и пролитый кофе и опять прошептала:

      – Идти.

      – Теперь невозможно идти.

      Девушка задумалась.

      – Вас, верно, напугал кто-нибудь?

      – Н-нет… это так… влияние…

      Все существо Мани опять разом выразило, что ей очень тяжело от этого влияния, и тоненький червячок снова забегал под кожей около ее губок.

      – Идти, – заговорила она, крепко сжимая мою руку, – нужно скорее идти… идти…

      Она задрожала и жалась ко мне с выражением ужаса и как будто с мольбой, чтоб я удерживал ее, чтоб не пускал ее куда-то идти.

      Гроза