Последняя роза Дивеллона. Вера Платонова

будет внимания процессии, тем безопаснее для ее высочества. Но для начала я хотел бы убедиться, что мы забираем с собой именно королевскую розу, а не простой полевой цветок. Поднимите вуаль, принцесса! – обратился он ко мне.

      Я выждала паузу, чтобы наглец не думал, что я буду выполнять все его пожелания сию секунду, тем более подобного оскорбительного рода. И взглянула на отца: тот медленно кивнул мне, прикрыв глаза. Тогда я неторопливо взялась одной рукой за край вуали, которую Вереск с таким тщанием прикрепляла к моим волосам, другой – вынула заколки. Золотая сеть упала к моим ногам, открывая взглядам густые локоны светло-сиреневого оттенка, точно такого же, что имели розы из нашего сада. Они, как и я, были последними в мире из тех, кто хранил в себе отголоски рода первых светлых ведов.

      – Достаточное доказательство? – спросил отец Борха.

      – Более чем, – он невольно склонил голову, пораженный увиденным.

      Глава 3

      Зима в моей родной Долине отличается от зимы в остальном мире. Я знаю это по рассказам тех, кто был в других государствах. Наша зима особенная, она не обижает живых существ. Ни один человек не замерз насмерть в Долине Сиреневых Роз. Бывает, что вода в деревянной кадке, что забыли занести в дом, промерзнет на всю толщину, да так, что кадка потрескается, а выпивоха, что перебрал вина в питейной и улегся посреди улицы, утром встанет, отряхнется, и поеживаясь, побредет домой. Говорят, что она не трогает только своих, но ни об одном замерзшем у нас чужаке мне тоже слышать не доводилось.

      Тиульбы притащили к Великому дому уродливую одноместную повозку, которая выглядела так убого, что даже глядеть на нее мне было оскорбительно. Моя собственная зимняя колесница, обитая мехом, с подножкой из резного тиса, стояла неподалеку, затейливо украшенная, легкая, изящная, теплая.

      Но Борх был непреклонен и здесь. Что толку от хваленых закаленных воинов, если они то и дело приговаривают о какой-то опасности? Неужели тиульбы так трусливы?

      Перед тем, как мне ступить на подножку этого черного сундука, годного больше для перевозки прогорклого масла, чем людей, старая Вереск не выдержала и схватила Борха за рукав:

      – Позволь мне с ней поехать! Я не доставлю хлопот, вы меня даже и не заметите!

      Но тот, не меняя своей интонации ответил, как и прежде на все просьбы, свое одинаковое “нет”.

      Тогда Вереск выкинула вовсе удивительную штуку, которой никто от нее не ожидал. Она ловко вынула из моей головы золотую острую шпильку, слегка задев кожу, и оцарапала ей руку Борха, который занимался тем, что распрягал свою лошадь, чтобы поставить ее в пару с той, что повезет мою колесницу. Тот от неожиданности дернул локтем и ударил старуху в грудь. Вереск отшатнулась и ее подхватило на руки несколько человек. Я не сдержала крика ужаса и подбежала к ней в с тревогой, что тиульб зашиб ее насмерть. Много ли нужно дряхлому человеку?

      – Ты что творишь, старая? – крикнул Борх, ошалело глядя на нее. А Вереск старыми скрюченными пальцами творила знаки, о смысле которых никогда мне не рассказывала.

      – Раз