Братья и сестры. Тетралогия. Федор Абрамов

Как не стыдно так выражаться, а еще старая женщина! А эта – Сенина мать? Зимой проходу не давала: «Уж вытяни ты моего-то, Надежда Михайловна. Отец на войне, ради отца прошу…» А теперь вот какие слова! А что она сделала председательнице? Смотрит на нее как на блаженненькую. И Настя – подружка, нечего сказать. Завела про белого бычка: работай в колхозе. А вот если у тебя мать у немцев?..

      Невыносимая тоска и отчаянье сдавили ее сердце. Она поднялась, посмотрела на песчаную, зноем пышущую улицу и бесцельно, опустив голову, побрела по деревне.

      Глава двадцать четвертая

      Наденька еще издали услышала плач, а когда она, перепуганная, подбежала к крыльцу Пряслиных, увидела там целый выводок ребятишек. Грязные, со взъерошенными разномастными головами, они, как в непогодь, по-воробьиному жались друг к другу и горько и безутешно плакали.

      – Что же вы плачете? Вас кто-нибудь обидел? Лиза, где мама?

      – На по-о-ожне… – захлебываясь слезами, ответила Лизка.

      – Так чего вы плачете?

      – Федюшка говорит, я хлеб съела… А я ни капельки не съела… И корова не доена… А они еще глупые, – кивнула Лизка на ребят, – не понимают, что война на свете и мамка на работе… – И Лизка еще пуще разрыдалась.

      Наденька беспомощно присела на корточки.

      Молча, расширенными глазами она смотрела на этого худенького, вздрагивающего от рыданий ребенка, который рассуждал, как взрослый человек, немало повидавший на своем веку. И может быть, только сейчас, в эту самую минуту, когда война глянула на нее вот этими скорбными, страдающими глазами ребенка, Наденька почувствовала весь ужас и безмерность страданий и горя, которые принесла война.

      – Ну не надо, не надо, хорошие, – спохватившись, заговорила она. – Скоро мама придет…

      Но дети не унимались.

      Наденька в отчаянии оглянулась по сторонам и вдруг выпрямилась, топнула ногой.

      – А ну, перестать плакать!

      Ребятишки, всхлипывая, изумленно уставились на нее.

      – И чего вы разревелись? Ты-то, Лиза, ай-яй-яй! Пионерка еще! И не стыдно тебе? Это ведь этакой коротыге да этому сердитому рыжику, – она потрепала по голове Татьянку и Федюшку, – разрешается немножко поплакать, и то не каждый день.

      – И вовсе я не рыжик, – уклоняясь от ласки, проворчал Федюшка, – на рыжих-то воду возят.

      Наденька, настраиваясь на обычный разговор взрослого с ребенком, заулыбалась:

      – Ну хорошо, хорошо – не рыжик. А что же мы с тобой делать будем?

      – А ты принеси нам хлеба, – выпалил Федюшка.

      – Замолчи ты, попрошайка! – прикрикнула на него Лизка. – Я вот тебе, скажу мамке… Вы не слушайте его, Надежда Михайловна. Он у нас такой надоедливый – никого не слушает.

      Хлеба!.. Да, чего бы проще – принести этим голодным детишкам по куску хлеба, по куску обыкновенного хлеба. Но где взять этот хлеб? У нее самой забрано на целую неделю вперед.

      Она сделала вид, будто, задумавшись, не слышала ни Федюшкиных, ни Лизкиных слов.

      – А ты бы позвала какую старуху,