Братья и сестры. Тетралогия. Федор Абрамов

Марина, твоего петуха убили. Взглянула я на побоище-то, там и впрямь мой петушко. Кругом перо да перо, а он, голубчик, лежит на бочку да эдак одним-то крылышком-то взмахивает, головушку вытянул да так глазком-то одним бисерным смотрит на меня – жалостливо-жалостливо… Взяла я его, гуленьку, на руки, а он уж и дух спустил.

      По морщинистому, как растрескавшаяся земля, лицу старухи катились слезы.

      – Ладно, успокойся, – сказала Анфиса и, легонько взяв Ванятку за подбородок, приподняла его голову. – Что же это вы натворили?

      Мальчик засопел, надул губы.

      Молчание ребенка привело Митеньку в восторг:

      – Не скажет, истинный бог – не скажет. Это у них тайна военная, я уж знаю. Верно говорю, Ванятка?

      – Верно, – пробормотал мальчик, вот-вот готовый расплакаться.

      Анфиса, сдерживая улыбку, напустила на себя строгость.

      – Как это не скажет? Ну, мне не скажет, а Ивану-то Дмитриевичу? Знаешь, кто он? – кивнула она на Лукашина. – Командир Красной Армии. Ему все секреты говорить надо.

      Ванятка недоверчиво покосился на Лукашина, затем перевел взгляд на Митеньку: так ли, мол, не обманывают ли его?

      – Не сумлевайся, Ванюшка. Истинно, – всерьез подтвердил Митенька.

      – Дак зачем же вы петуха убили? – снова стала допытываться Анфиса.

      – А почто он и белый…

      – Ну и что?

      – Ну и Сенька сказал, что белые никогда не побивают красных. А когда белый стал подсаживать красного, Сенька и говорит: надо, говорит, подсобить красному.

      – Да какой красный, какой белый?

      – Ты по порядку, по порядку, Ванятка, – внушал Митенька.

      – Мы на конюшню ходили, а у Марины на задворках петухи дерутся: один белый – Маринин, а другой красный – Василисин. Ну а красный-то слабенький, стал сдавать. Сенька и говорит: «Белый, говорит, не имеет никакого права. Этого, говорит, и в кине ни в одном нет». А Костя Семьин говорит: «Белые, говорит, как фашисты, завсегда народу вредили!» Да немножко и толкнул белого. А белый как рассвирепеет, рассвирепеет… – глазенки у Ванятки засверкали, и весь он теперь походил на боевого петуха, – да как кинется на красного петушка, а тот и с катушек… А Сенька закричал: «Ребята, говорит, бей белого…» Мы маленько побили, а он взял и окочурился… – И Ванятка расплакался.

      Лукашин неловко опустился на корточки, притянул мальчика к себе.

      Анфиса заметила, как дрожит его рука, обнимающая худенькие ребячьи плечи. Потом он вытащил из кармана пригоршню розовых засахаренных подушечек, начал совать их в грязные ручонки мальчика.

      – Вот как, вот как тебе, Ванятка! – говорил Митенька-малышня, искренне радуясь такому исходу дела. – Пойдем со мной, а то ребята еще отнимут у тебя.

      Легонько подтолкнув мальчика, он взял его за руку и повел на дорогу. Ванятка крепко сжимал в грязных кулачках конфеты и, постоянно оглядываясь назад, улыбался Лукашину розовым беззубым ртом.

      Лукашин, не двигаясь, провожал его прищуренными глазами, и на лице его была такая тоска и боль, что даже Марина-стрелеха, видимо догадавшись, что