Последний выстрел Солтмурада. Александр Никонов

дел за дощатым столом, наскоро сколоченным из не струганных дубовых досок, устало подпирая свою отяжелевшую голову черными от пороховой гари руками, и размышлял о превратностях и поворотах своей жизни. А мысли его ворочались в голове, словно валуны в стремительной горной реке – нехотя и лениво.

      Там, наверху, гремел бой, который продолжался почти без перерыва целую неделю. Ему не надо было выходить на поверхность, чтобы знать, что происходит, за долгие годы войны с федеральными войсками он научился безошибочно определять, где, откуда, кто и из какого оружия стреляет: вот утробно гудит мина полкового миномета, через некоторое время пукает танковая пушка, а вот что-то клепает крупнокалиберный пулемет Калашникова. Танковая пушка пукает оттого, что федералы открывают люки во время стрельбы, чтобы избыточное давление внутри башни при попадании в нее снаряда или гранаты не размазало экипаж по стенке. Этим иногда пользовались чеченские ополченцы, стараясь забросить внутрь гранату, – иногда это получалось.

      Да, превратности судьбы и жизни… Еще неделю назад он чувствовал себя орлом, стоял на скале и, обозревая в мощный цейсовский бинокль свое родовое гнездо, ютившееся у выхода из ущелья, с нетерпением ждал того часа, когда он снова очутится в родном селении, где сорок два года назад его покойный отец выхватил новорожденного из рук повивальной бабки, поднял сына над краем утеса, у которого стояла их старая сакля, и закричал на весь свет:

      – Сы-ы-ын! Айт, люди хорошие, у меня родился сын! Я приглашаю всех в гости, на той! Приходите, добрые люди, разделите со мной мою великую радость!

      Эхо катилось по горным теснинам, ущельям и лесам, разнося радостную весть до соседних селений. А уже вечером за стенами их полуразвалившейся сакли слышались радостные возгласы мужчин и женщин, которые пришли поздравить счастливую супружескую чету с рождением нового горца. Женщины бегали со двора в дом, из дома во двор, где в больших казанах томилась баранина и плов, подносили гостям угощение, а потом и сами садились попировать на женской половине. Угощение было скудным, несколько караваев хлеба и лепешек, испеченных из овсяной муки пополам с лебедой и отрубями, сушеный сыр, толченые орехи с постным маслом, и если бы не помощь колхозного председателя, который выделил одного барана и две плошки риса, праздник походил бы на поминальный ужин.

      Ну что особенного – человек родился. Каждый день и час, каждую минуту и секунду в этом мире рождаются сотни и тысячи детей. Но это событие было примечательно тем, что здесь, в маленькой горной стране, появился человек, впервые рожденный после сталинской депортации целого народа, когда разбросанный по самым дальним краям и весям необъятной России большой и влиятельный тейп впервые собрался на исторической родине. Люди возвращались в родные места, и слезам их не было конца, когда они подсчитывали свои потери: лишь каждый третий остался жить после страшной мясорубки, которая день и ночь работала на просторах Советского Союза.

      Но в этот же день случилось и горе: пока праздновали день рождения Солтмурада, не выдержав тяжелых родов и истощения, умерла его мать. Правду говорят в народе, что веселье от печали ничего не отделяет, только веселье – это начало жизни, а печаль – ее конец. Уже в этот же день родительницу похоронили.

      Отец Солтмурада был безутешен, он не выходил из дома почти месяц. Жена его была еще очень молодой, ко дню кончины ей не исполнилось и восемнадцати. Рассказывали, что отец увидел ее первый раз, когда она собирала на склоне горы хворост. И хотя ему в тот год было уже около пятидесяти и у него до этого было две жены и четыре дочери, при виде красавицы у мужчины закипела кровь, и он, как настоящий горный орел, не упустил добычу. И сватовство, и женитьба, и зачатие Солтмурада, по всей видимости, произошли в один день, потому что у невесты из родных никого не осталось и она жила совсем одна в выкопанной на скалах землянке. А кормила Солтмурада грудью родная сестра, у которой несколько месяцев назад тоже родился ребенок.

      После похорон о матери, кроме ее мужа, никто не сожалел: видно, так хотел Аллах. Женщина совершила самое святое из предназначенного ей на этой земле – подарила мужу и свободным горам нового свободного горца, и только за это Аллах должен принять ее в свои райские сады. А там, на небесах, всегда лучше, чем на грешной и грязной от людских помыслов и поступков земле.

      Через несколько лет жизнь постепенно наладилась. Отец построил большой добротный дом, приобрел кое-какую мебель, развел живность: корову, лошадь, баранов. После смерти жены больше не женился, жил вместе с младшими дочерьми и своим любимым, ненаглядным сыном, в котором он души не чаял. А когда Солтмураду исполнилось двенадцать, неожиданно умер прямо на пороге своего нового жилища.

      В тот день Солтмурад впервые почувствовал себя мужчиной, он вдруг понял, что остался единственным кормильцем и единственной опорой семьи. Муж старшей сестры, которая его выкормила, и которую мальчишка почитал больше матери, все больше пропадал на базарах и водился с сомнительными друзьями и, в конце концов, угодил в тюрьму за поножовщину. И Солтмурад остался единственным мужчиной в семье. Ведь не будут же женщины пасти баранов,