Новый Ницше. и другие рассказы. Станислав Шуляк

в установленном порядке. Заплатить пошлину, приложить справки и показания свидетелей… Я знаю, у меня племянница в суде работает. Гражданочка, – обратился он к Марфе, – у вас есть какие-то законные претензии?

      – Да нет у меня никаких претензий! – отмахнулась Марфа.

      – Какие там претензии?! – крикнул кто-то. – Обычное дело: если сучка не захочет, и кобель не вскочит.

      – Вы тут, смотрите, поосторожнее про сучку!.. Сестра все-таки!.. – угрожающе сказал Павлик.

      – Тогда ничего не выйдет, – довольно сказал мужичонка.

      – Да что вы все про свои пошлины?! – заорал вдруг Пётр. – Не станет он платить никакие пошлины!

      – Пошлины платит истец, – поправил Петра плюгавенький.

      – Дурак какой-то!.. – крикнул Пётр.

      – Ну, знаете! – обиделся мужичонка.

      – Да он вообще никого не уважает – ни вас, ни меня, ни власть, ни людей!..

      – Ни кесаря… – зачем-то вставила старуха Ленская. Кажется, все на свете оперы смешались в глупой её голове.

      – Ни кесаря, – подхватил Пётр, – ни Марфу, никого! Он только себя уважает.

      – Так? – встряхнул меня Павлик.

      – Что? – спросил я.

      – Никого? – сказал тот. – Никого не уважаешь?

      – И кесаря тоже? – снова встряла старуха.

      – Ну?! – замахнулся Пётр.

      – Кесарю нынче не обязательно даже отдавать кесарева, совершенно не обязательно, – тихо сказал я. – Да он его, впрочем, и не требует, он его сам тибрит.

      – Вот! – вскричал Павлик. – Слышали?

      – Не уважаешь, значит? – спросил Пётр. – Презираешь? И меня презираешь? И Марфу презираешь? И бабушку вот презираешь? И вообще всех презираешь? Так, что ли?

      – Да, – хмуро сказал я. – Я презирал человека, но от кого ещё, если не от меня, ожидать ему его блистательных ренессансов и реабилитаций?!

      – Ясно вам?! – торжествующе потёр руки Павлик.

      Мог ли я ныне успеть утвердить вездесущее, но неопознаваемое? Разумеется, не мог. Минуты, мгновения сплавились для меня в одно, сжались в сверхчеловеческий сгусток… Быть человеком – значит лишь оскорбить себя самого, но что же делать, что ещё выбирать, когда нет, вовсе нет на свете ни единого достойного звания?! Христианин для меня – синоним мерзавца, иудей помечен Богом в свои ручные шельмы, в этом-то и есть его пресловутая избранность. Прочие же… Хотя, конечно, что прочие?.. Разве есть они вообще – прочие?! Когда я вблизи человеков, я чувствую себя надышавшимся угарным газом.

      – А по-моему, – тихо сказала вдруг какая-то женщина, по виду старая дева, – по-моему, таких просто убивать надо. Убивать, – теперь уже громче сказала она. – Он же все чувства грязнит и поганит. Если ты ждёшь чувства, большого, светлого, возвышающего, а тут появляется такой вот со своим цинизмом, со своими насмешками, со своим безразличием и поганит, поганит… Таких убивать, убивать, убивать надо!.. – кричала она, и слёзы вдруг брызнули из глаз её.

      – Вот! – заорал Пётр. – Слышали!.. Вот истина глаголет устами этой