Пират. Владимир Александрович Сединкин

крепко обнял меня со слезами на глазах.

      Увидев мою растерянность, переходящую в удивление, Светлана Евгеньевна (так, кажется, назвал её представивший меня полковник), пояснила:

      – Вольно, поручик. Мы просто давно знаем вашего батюшку. Он наш старый боевой товарищ. Пуд соли вместе съели.

      – П-понятно, – заикаясь сказал я, а в голове тут же молнией блеснуло воспоминание – древняя фотография в старом альбоме отца, на которой высокая, статная женщина в броне штурмовика с массивным К199М на плече стоит у обгоревшей кирпичной стены.

      Светло-русые волосы, улыбка до ушей (хотя мне она лично всегда казалась немного усталой), руки с обгрызенными ногтями и милые тёмно-красные серёжки-гвоздики в мочках. Именно эта деталь так сильно удивляла меня в детстве. Ведь в гвардии к таким штукам относятся… не очень. Как и в целом к женщинам.

      «Как же она изменилась, – подумал я, бесцеремонно впившись взглядом в Иванову. Сколько ей сейчас? Сорок? Сорок два? Выглядит отлично».

      Зяблов, отстранив меня на длину вытянутых рук, но всё ещё не отпуская, сказал:

      – Очень рад познакомиться, поручик. Нет, правда, рад, Виталий, что ты весь в отца. Мы с ним, мы с ним… – ветеран не договорил, а просто махнул рукой и похлопал меня по плечу. – Империя огромна, а тут такая встреча.

      Потом были вопросы об отце, маме, которую они, оказывается, тоже знали, пожелания и рукопожатия. Когда парочка покинула меня на ходу беседуя о каком-то Гамове и Седове (уж не тот ли Гамов, что бывал у нас дома), которых они вроде бы потеряли из виду, я нашёл своих ребят сидевшим возле планетария.

      Лавочки все были уничтожены, и устроились парни прямо на бортиках ограждения. Медицинская помощь всем уже была оказана, убитых увезли, также, как и четверых раненых.

      – Ну как вы? – замер я напротив остатков взвода.

      – Нормально, командир, – ответил за всех Бутерус, смотря на пролетающий над головой «Филин» из звена Бестужева. – Говорят, купол прибывшие спецы уже разблокировали.

      – Знаю. Кирпичёв сообщил, – кивнул я, усаживаясь рядом. – Обещал дождь наград.

      Под моими ногами была лужа потемневшей крови. На этот раз я без раздумий встал в неё, даже не беспокоясь чья она – защитников центра (убитых до нашего прибытия), моих ребят или террористов. Будем думать о живых, а мёртвых просто помнить.

      Новости о наградах, которой я хотел подбодрить взвод, никто не обрадовался. «Старая гвардия» смотрела живо, а вот новички были не в своей тарелке, и больше напоминали месячных совят с выпученными от удивления глазами, туда-сюда крутивших головой.

      – Ничего себе Дюймовочка, командир, – сказал спустившийся к нам по ступеням Паша Баранов, устало опускаясь на кусок стены, оплавленный напалмом.

      Взгляд его был устремлён в сторону камер-капитана, разговаривавшего о чём-то с Романовым и Румянцевым.

      – Скорее уж Трёхдюймовочка. Да ведь?

      Серые глаза снайпера потемнели от усталости, морщинки в уголках глаз стали чуть более глубокими, а лицо осунулось.

      Наверное, и я выгляжу также.

      25.