Семь жизней одного меня. Отец. Геннадий Вениаминович Кумохин

огоньки в окнах домов, и, пройдя еще немного, он вышел на задний двор крайней избы. Залаяли собаки, одна, другая – отчаянно, зло, но подходить близко боялись – прижимались поближе к сеням.

      Наконец скрипнула дверь, и на порог вышел хозяин – бородатый мужик с керосиновой лампой в руке.

      – Кто там? – спросил он настороженно и поднял лампу над головой.

      – Дяденька, пустите переночевать, охотник я, заплутал малость, – жалобно попросил Венька.

      – Цыц, вы,– прикрикнул мужик на собак.

      – Да подойди поближе, один ты, что ль? – обратился он к Веньке.

      – Один.

      В избе был полумрак. Хозяин прикрутил фитиль, и желтый огонек едва пробивался сквозь закопчённое треснувшее стекло лампы. Венька обтер лыжи в сенях, поставил ружье к стене, скинул братнин кожух и шапку и смиренно присел на краю лавки, поближе к огню. От русской печи, занимавшей верные полкомнаты, шел блаженный жар.

      – Иззябся, небось, – сказала хозяйка, – есть будешь?

      Венька сел к столу и, стараясь не показывать, что голоден, принялся очищать вареную картошку в мундире. Клубни были теплые, только что из чугуна. Посыпанные солью они были несказанно вкусны и буквально таяли во рту.

      – Ты чей? – спросил хозяин.

      – Кумохин я, с хутора.

      – А-а!

      Мальчик поблагодарил хозяев, взобрался на указанные хозяйкой полати и мгновенно уснул. Проснулся Венька затемно. Все еще спали. Был слышен только храп хозяев и тихое мычание коровы в сенях. Мальчик тихонько спустился с полатей. В сенях надел кожух, взял ружье и лыжи и вышел во двор.

      Утро было ясное. Пока Венька прикручивал веревкой лыжи к валенкам, начало светать. Впереди была еще погоня за подранком и долгое возвращение домой. Но в своей победе Венька ни на мгновение не сомневался.

      Мой будущий отец проходил срочную службу в пограничных войсках на Дальнем Востоке. Помню, тогда в Криничном, он рассказывал о красотах Уссурийской тайги, которую он, как охотник, мог оценить лучше, чем кто-либо другой. Отслужив положенный срок, он возвращался домой. В пути их эшелон задержали и объявили, что началась война. Перед строем выступил пограничный начальник и предложил желающим пройти ускоренные курсы по подготовке офицеров.

      Отец был в числе согласившихся. Учебу он проходил в Алма-Атинском погранучилище. Через полгода ему присвоили звание младшего лейтенанта и назначили командовать взводом снайперов на Калининском фронте.

      После войны отец узнал, что из его сослуживцев, попавших на фронт летом 41-го года, в живых не осталось никого. Но и живым приходилось не сладко. Помню, когда мы ходили с ним в баню в Мукачево, я как-то обратил внимание на его расчесанные в кровь ноги выше ступней.

      – Это моя памятка о фронте, – пояснил отец, – мы всю зиму просидели на передовой в окопе по колено в воде. Местность там была болотистая, и вода просачивалась даже в самый сильный мороз.

      Вообще, он не любил рассказывать о войне. Пограничники