Бьющий на взлете. Илона Якимова

всегда немного для тебя, дарлинг.

      – Ключевое слово – немного.

      Он слишком хорошо знал этот голос, хотя и начинал забывать живое звучание.

      Прага разнесла голову прямым попаданием, хотя держал на прицеле сам. Не сказать, что после Гонза не пробовал забыть и забыться. Временами пробовал уж слишком жадно, не разбирая сортов предлагаемой жизнью жратвы. После Праги женщин тоже было какое-то количество и даже некоторое качество. Был аккуратен по возможности. Всегда строго избегал давать необоснованную надежду, но женщины мастерицы извлекать ее практически отовсюду. Ничего странного не видел в том, что самки сходных видов рассматривали его для зачатия, но сам следил, чтобы все четенько, доверия к партнершам в этом плане не имел вовсе – и сам разводил, и его подставляли, за жизнь бывало всякое, лучше уж перебдеть. Вдобавок голос Элы то тут, то там звучал у него в ушах: ты не зачнешь. Не то чтобы ему это было надо, но… он и вообще частенько теперь дискутировал с покойной, напоминая себе ту трехнутую испанскую королеву, три года возившую по стране за собой супружескую падаль. Хуан Безумный. Только у него погребение затянулось на пять лет. Если то была месть, то, право, весьма удачная. Парадоксальным образом Эла жила внутри него, близкая и родная. Определенно, не такого беспорядочного посмертия она заслуживала. Или эта liebe выбрала столь странную жертву, чтоб вернуться? Его самого? Пепа не предупреждал о такой возможности. Правда, тот вообще ни о чем не предупреждал, кроме того, что за информацию придется заплатить самим собой. А он еще, дурак, спросил тогда: сколько?

      Ты – весь целиком, Ян Казимир Грушецкий.

      Новака он чуть не убил.

      Вспоминать не хотелось, но теперь почти не болело. Оставив ее там, пропустил самолет и пришел в четыре утра к Новаку. Был пьян от боли, каялся, ломился под арест, орал на него… что-то невнятное. Пепа, странно бодрый в этот час, внезапно ловко врезал ему под дых пухленьким кулачком, когда Гонза попытался ухватить того за грудки – и Грушецкий осел у стены, от неожиданности и усталости равно. Только прохрипел:

      – Ты же обещал, что…

      – Нет, – отвечал тот серьезно. – Я сказал, что шанс есть. Шанс у тебя и был…

      – Скажи, что ты это нарочно… чтобы использовать меня.

      – Вечно ты, Гонзо, меряешь людей по себе. Если ты наперед рассчитываешь, кого как поиметь – это не значит, что все наперед рассчитывают точно так же. Я не знал, чем закончится ваша встреча…

      Гонза ткнулся лбом в стол и заскулил. Было больно. Очень больно было.

      – Но вы могли договориться. И вот тогда – тогда бы – все стало сильно сложней для меня и проще для вас. Как полицейского меня всё, конечно, устраивает и так. Но раз уж ты считаешь себя виновным и пришел каяться, спрошу – не хочешь частично возместить?

      – Что? Кому?! Ты не понимаешь, что такое чистосердечное признание в убийстве?!

      Новак смотрел на него со слабой улыбочкой, которая легко