Йосл Гордин, везунчик. Григорий Канович

и печь?

      – Наверно, буду. Лучше Нехамы я уже никого не найду. А вы, Хене, сватайте кого-нибудь другого… Ну, я пошёл! Это ж такое удовольствие – без страха пройтись пешком по городу от нашего проспекта до Хоральной синагоги на Завальной! Вы только, Хене, подумайте, какие красоты я на своем веку видел? Париж? Лондон? Нью-Йорк?.. Воробей, и тот больше видел, чем я, он хоть из Езнаса в Вильнюс летал, а может, даже побывал заграницей, в Польше или в Пруссии…

      – Гуляйте, гуляйте! Ходить пешком полезно – не располнеешь и лишних денег на автобус не потратишь. Но зачем в этой своей ермолке? Наденете там, в синагоге. Зачем всему свету её демонстрировать, как красный флаг?

      – В тюбетейке, по-вашему, можно, а в ермолке нельзя? Милиция остановит? Оштрафуют? Или меня вместо синагоги в участок отведут? Конституция ни один головной убор не запрещает. Если хотите знать, моя ермолка и мой молитвенник почти четыре года вместе со мной от немцев прятались, я там молился и в будни, и в праздники. На Песах и в Йом-кипур!.. Просить у Господа, чтобы Он сохранил мою жену и сыновей Довида и Ицика, славить Его имя приходилось и на сеновале, и в коровнике, и на конюшне. Коровы и лошади, бывало, смотрят па меня, качают головами, а порой в молитву вплетают своё громкое одобрительное ржание или довольное мычание. Ведь молиться надо за всех Господних тварей. Еще, Хене, неизвестно, кто из нас – они или мы – чаще нарушает Его заветы.

      – В конюшне молились? – ужаснулась мама.

      – А что в этом плохого? Ведь Вседержителю важна наша душа, а не то место, где ты её очищаешь от скверны… А чем искушать меня сватовством, вы лучше принарядились бы и пошли бы, Хене, туда же, куда я… Вы, наверно, в синагоге уже сто лет не были…

      – Сто не сто, но каюсь, давно не была…

      – Нехорошо, – сказал Йосл-Везунчик. – Когда-нибудь я вас все равно туда вытащу. Пусть наш Господь увидит вас не за мойкой полов и посуды на кухне, не на Лукишкской площади с Кармен с третьего этажа и её собачкой, не в очереди за докторской колбасой в гастрономе, а в своем Доме, который состоит на учёте не в городском жилищном управлении, а в небесном.

      Мама промолчала, а Йосл-Везунчик хмыкнул и закрыл за собой массивную дверь со шрамом от содранной таблички, на которой совсем недавно прихотливой вязью еще значилось по-польски: «Mecenas Mieczyslav Avrucky».