Облако под названием Литва (сборник). Григорий Канович

помолимся. Может, одного из нас Господь Бог все-таки услышит, – рабби Гилель подождал, пока Бедный Ротшильд зашевелит губами, и продолжал: – У меня такое чувство, будто на всех нас скоро обрушится большая беда. Ибо недаром сказано у мудреца: кто спешит преждевременно и напрасно радоваться, тот раньше всех заголосит от горя.

      Бедный Ицик не знал, кого в своих предсказаниях рабби Гилель имел в виду, но не перечил. Да и как перечить мудрецу, если своим заурядным умом ты не можешь постичь всей глубины его мудрости.

      Рабби Гилель оказался пророком – беда и впрямь нагрянула.

      Тихим воскресным утром началась война. Два дня на другом берегу реки, не умолкая ни на минуту, грохотала канонада и, поднимая клубы пыли, рвались снаряды. Видно, расположенные на подступах к местечку части, в которые входил и взвод Аркадия Шульмана, держали там оборону против немцев.

      К вечеру грохот утих, и к бане подтянулись потрепанные в бою остатки взвода во главе с его командиром. Не переставая обливать себя холодной водой и отплевываясь кровью, он попросил у Ицика полотенце, разрезал его штыком, перевязал раненую руку и перед тем, как попрощаться, прохрипел:

      – Какими же мы были олухами! С кем ручкались? С берлинскими волчарами.

      Он смотрел на Ицика затравленными глазами и, облизывая шершавым языком потрескавшиеся от жажды и злости губы, на ломаном идише повторял:

      – Если хочешь еще в жизни когда-нибудь попариться в баньке, бросай все и уходи с нами! Кого-кого, а Ротшильдов и всяких там Шульманов они по головке не погладят.

      На рассвете, не дожидаясь, когда противник наладит переправу и переберется через реку, красноармейцы и их командир Аркадий Шульман покинули местечко.

      После их ухода наступила грозная, удушающая тишина, которую взорвал победоносный рев мотоциклов.

      Размахивая шлемами и флягами, немцы двигались к местечку.

      Первым, о ком Ицик подумал, был рабби Гилель. Теперь уже точно закроют синагогу, в которой он сорок с лишним лет служил Господу Богу и людям; теперь уже точно сожгут свитки Торы, которые он носил на руках, как собственных детей; теперь уже точно он не соберет у входа молельни ни гроша для нищего Авнера и никого не соблазнит родством с кем-нибудь из богачей в Париже и Лондоне. Бедному Ротшильду хотелось бежать ему на помощь, но что-то его удерживало. Страх ли, расчет ли? Наверно, и то, и другое. Что он, безоружный, беспомощный, может противопоставить этой огромной, пышущей ненавистью силе? Деревянную шайку? Березовый веник? Пар?