Избранные сочинения в пяти томах. Том 3. Григорий Канович

подошла не сразу. Негоже такой даме выказывать свою нетерпеливость. Юлиана – не прачка Магда, млеющая от его близости и уверяющая, что он мужик что надо, но только нестираный…

      – Давно ждете? – осведомилась Юлиана и протянула ему руку. Господи! Такая легкая, мелькнуло у него, но она может перевесить Тору…

      Вокруг шумело, сопело, талдычило, спешило разноязыкое Вильно.

      – Вы всегда такой молчун? – Шахне показалось, что и от ее голоса пахнет заморскими духами.

      – Всегда.

      – А я думала…

      Юлиана не договорила. Она испытывала какую-то неловкость, все время оглядывалась, пряталась за колонны, за изваянного Моисея, обнимая каменные ноги пророка и тем самым вызывая ревность Шахны.

      Эта недоговоренность, эта отрывистость речи, это разглядывание его выбритых щек и подстриженных висков, его немецкой шапки и начищенных до блеска ботинок смущали Шахну. Надо было чем-то ее занять, что-то говорить, но мысли, как назло, путались, слова отказывались выстраиваться в предложения. О чем рассказывать? О себе, о своей родне, об отце Эфраиме, о своих братьях, о Беньямине Иткесе, получеловеке-полуовне, о жандармском полковнике Князеве?

      Шахна рысью, как норовистый жеребчик, промчался по своей жизни, но не выудил из нее ничего достойного, ничего такого, чтобы возвыситься в ее глазах.

      Он знает наизусть многие перлы Иегуды Галеви, может продекламировать Пушкина и Лермонтова (спасибо Гавриилу Николаевичу Бросалину – научил!), но что за прок в стихах, если Юлиана не знает ни слова по-древнееврейски, а Пушкиным и Лермонтовым ее не удивишь.

      – Когда вы рядом, я умею только дышать, – честно признался он.

      Она вскинула брови, из-под них сверкнули две голубые молнии и тут же погасли. Этот книгочей, этот увалень не так-то прост, как кажется. И взгляд у него не простолюдина, и речь, и повадки. И наружность как у горца.

      – Что ж… Дышать так дышать!

      Но и дышать становилось все трудней. Казалось, Шахну посадили на раскаленную печь, накинули на плечи меховую шубу и вдобавок тряпкой заткнули рот. Шут гороховый! Огородное чучело! Рохля! Рассказывай! Рассказывай, пока не ушла!

      – Я знаю одного бродягу… Его зовут Мама-Ротшильд!..

      – Боже мой, как интересно! Как интересно, – затараторила Юлиана.

      – Он уверяет, будто матерью его была сестра Ротшильда.

      – Боже мой, как смешно! Как безумно интересно! Мама-Ротшильд!

      В Ботаническом саду играл духовой оркестр. Капельмейстер взмахивал булавой, на лужайке кружились пары.

      Шахна пялился на булаву, на кружащиеся пары, и сердце его то взлетало вверх, как эта булава, то падало вниз, через желудок к ногам. Вверх-вниз, вверх-вниз.

      – Вы ради меня согрешили, – сказала Юлиана.

      – Согрешил?

      – Сбрили свои пейсы…

      – Что поделаешь. Безгрешных радостей не бывает, – ответил он и улыбнулся.

      От волнения у него першило