Фиолетово черный. Анна Борисовна Рязанова

десятый раз провели по напечатанному старым способом посвящению.

      Книга была старинной, да, такой уже не встретишь ни в доме, ни в букфондах (теперешние книжные супермаркеты). Люди перестали смаковать, перестали чувствовать, ощущать! Когда-то за такими вот обычными книгами, в простых переплётах, с самыми обыкновенными рассказами и повестями, собирались очереди. Это было в далёком прошлом, когда ещё проспекты рассекали длинные, как черви, расписанные рекламами автобусы, а автолайны, словно колорадские жуки, сновали между иномарками и грузовиками! Это было в том далёком прошлом, когда люди пользовались метро, когда ещё не знали, что такое «авиакар». Тогда люди торопились на работу, в аэропорты, на деловые встречи и при этом покупали и читали взахлёб самые разные книги. И так было прекрасно открыть только что купленную книжечку, сидя на жёсткой скамье электрички или более мягком сиденье скоростного метро, и вдыхать, вдыхать в себя её аромат, перемешанный с запахом свинца и древесины. Читать популярную тогда Донцову или Маринину, утонуть в приятно будоражащих твоё воображение кошмарах классика мистики Стивена Кинга. Ощущать, переживать и страдать вместе с вымышленными героями, которые, как правило, не боятся ничего! А фантазировать со Стругацкими? Это был другой мир, другое время!

      А газеты? А пресса? Утренняя чашка кофе и «Московский комсомолец» (кажется, так называлась эта газета) были началом дня любого мужчины того времени.

      Анатолий Николаевич прикрыл глаза, и до него, молниеносно пробив слой времени, донеслись те запахи и защекотали его ноздри. И вот уже будто стоит перед ним чашка ароматного кофе «Карт Нуар», а Светлана уже испекла булочки с корицей, те самые, которые он любил и которые он уже никогда в жизни не попробует, потому что нет уже того кофе, нет той свежей газеты, нет уже и Светланы, его жены.

      Слеза быстро сбежала по его старому морщинистому лицу, старому, но ещё сохранившему красоту и те упрямые, говорящие о его железном характере черты.

      Анатолий Николаевич поднялся с кресла и подошёл к зеркалу. Его комната была не очень большой, но ему хватало этого пространства, чтобы утонуть в своих воспоминаниях, чтобы провести последние дни тут, где всё напоминало о прежней жизни.

      Глубокие, когда-то смотревшие с вызовом, но теперь потускневшие глаза блекло-коричневого цвета смотрели с тоской из мира зазеркалья. Они смотрели с усмешкой и жалостью на старца с белыми, как лунь, волосами. Бороду он не носил, да и усы ему не шли, поэтому выглядел он моложе своих 150 лет.Морщинистой рукой с обвисшей кожей Анатолий Николаевич провёл по своему отражению в зеркале и теперь уже сам усмехнулся. Близился день его смерти. Ещё 11 дней. Похороны были назначены приблизительно на 20 число, но приглашения ещё не были разосланы. Позже, когда он будет лежать в датодатчике, его сын уже узнает день и час и дрожащей рукой внесёт ту самую дату в похоронник, чтобы разослать его всем, кого желал бы видеть сам Анатолий.

      Да, нынче так умирают. Человечество далеко шагнуло вперёд. Шагнуло, но не порвало при этом штанину и собиралось дальше шагать, шагать и шагать! Хотя куда дальше, что придумывать и изобретать ещё? Что ещё хотели знать люди? Чего ещё они могут коснуться? До чего достать?

      В воздухе пробежала лёгкая вибрация. Голограмма, узнал старик. И тут же за сгорбившейся спиной Анатолия появилась голограмма – молодой блондин в блестящем костюме, словно пришелец из комикса XXI века, с глупым донельзя лицом. Так запрограммировал его Георгий, сын Анатолия, но, впрочем, самому Анатолию было всё равно, он старался не замечать всякий хлам и железки в доме.

      – Сэр, к вашему дому приближается авиакар, предположительно это может быть ваш сын, сэр Георгий, или мне установить личность и координаты?

      – Нет… передай, будь любезен, ГАДЖ-97, чтобы он встретил молодого сэра. Пусть накормит его, а когда он закончит обед, если ему вздумается, пусть поднимется ко мне… – Анатолий оторвал взгляд от зеркала и посмотрел на пересечение двухсот микролучей, голограмму:

      «Боже, ну и урод!» – пронеслось в голове Анатолия, когда он усаживался в кресло, возвращаясь к книге и своим воспоминаниям.

      – Сэр, вы печальны! – голос, вернее, звукопроизводитель голограммы, опять же установленный сыном Анатолия, был почти писклявым, противным и раздражающим нервную систему.

      – Нет, Галл, всё хорошо! – в принципе все называли голограммы Галлами, за исключением повёрнутых на технике людей, которые вдруг заявляли, что у роботов и всей этой изобретённой армии железа есть душа и чувства. Они давали им имена, беседовали с ними, и были даже известны случаи завещания им имущества! Но это были роботы, хоть что-то ощутимое, что можно потрогать. А то, что стояло перед ним, было простым сгустком лучей. Голограмма, пустота и всё! Глупо до тупости!

      – Галл знает, сэр, о вашей скорой кончине… примите мои соболезнования, нам будет вас очень не хватать!

      «Вот тупица! Пошёл вон!» – мысленно взбунтовался Анатолий, но взял себя в руки. Конечно, если бы он боялся смерти и не хотел умирать, он обязательно перезагрузил бы эту сволочь, дал бы ему первому «пережить» момент смерти, ощутить то, что должно чувствовать любое живое существо. Но в том-то вся и загвоздка,