Творящая сны. Юлия Зубарева

она. Чего я у тебя не видела? Нету в наготе срама. Мужик твой баб видал голых столько, что ни в одной бане не моется зараз. Отдай, говорю рубашку, дура ты бестолковая.

      Маланья с силой выдернула из рук Лизаветы пижамную рубаху, которой та пыталась прикрыться. Голая, жалкая, замерзшая до предела, она уже не понимала, что ей хотят добра, судорожно цеплялась за одежду, что не грела, но хотя бы как-то укрывала покрытое мурашками тело.

      – Лопату принес? Да не то ты показываешь, ну как весло деревянное, да вот оно, клади давай на пол. А ты садись, коленки сожми, руками обхвати, голову меж коленей и локти, локти не растопыривай. Ох, бестолочь, хоть сама показывай. Уселась? Ну давай, помолясь в печку ее. Э-э-эх, взяли!

      Беспрекословно подчиняющийся Веня, как заколдованный злой ведьмой, удерживал Лизу в противоестественной позе эмбриона на хлебной лопате. Обхватив руками, приподнял ее с пола, а сзади безумно хихикающая бабка подсовывала деревянную лопасть под попу и пятки. Огромный черный зев русской печи приближался стремительно и неотвратимо. Ее действительно попытаются запечь, как каравай, вместо того, чтоб помочь.

      – Я тебе поору сейчас по мягкому месту. Ну-ка руки убрала быстро, веником получишь, не посмотрю, что выросла. Не трожь руками, обожжешься, да с лопаты не слезай, будет жопа горелая. Вот и ладненько.

      Подавив сопротивление внучки на корню, Маланья с цирковой ловкостью подпихнула скрюченную страдалицу с шестка в зев печи и закрыла заслонку. Жар от подернутых пеплом углей и замкнутое пространство свода обволакивали горячим суховеем. Где-то сверху отодвинули вьюшку и у Лизы начали покалывать кончики обмороженных пальцев на ногах. Холодные мурашки бежали вверх по позвоночнику, раз за разом сдуваемые раскаленным воздухом. Пылали голени, обращенные к горнилу, и спина, что чуть-чуть не касалась железной заслонки. Чудилось, что и она светится малиновым жаром, но повернуть опущенную меж колен голову в этой печной утробе не было никакой возможности.

      – Поддай, поддай хозяюшко! Уважь старушку. Не пожалей угольков-то! Шибче, шибче!

      Раздавались вопли безумной бабки за каменной темницей. От криков ее угли, будто действительно, на них кто-то дул, начали разгораться: из черно-багряных с сизыми проплешинами пепла, превращаясь в алые, с белыми раскаленными трещинками и язычками пламени. Жар усиливался. Теперь стали гореть и плечи. Озноб от нездешнего, потустороннего холода отпускал свои когти. Ступни ощутимо припекало, еще чуть-чуть и Лиза задергается не в силах больше терпеть эту пытку, обжигаясь о свод и стены. Еще секунда и биться ей пойманной птицей о раскалённую заслонку.

      – Бабушка, выпусти меня. Жарко!

      – Вот, видишь и голос подала, а то притащил синюшную, краше в гроб кладут. Терпи, Лизка. Печной дух и не с такой немощью справляться обучен. До корки не поджарим, а остальное отвалится. Эх, годы мои не те, разобралася б этим супостатом, ишь че удумал. Девку мне заморить решил. Ну-ка подвинься солдатик, дай плесну для парку.

      На секунду отодвинулась заслонка, внутрь нырнула рука с