Клинок Смерти. Чёрная падь 2. Сергий Бриз

ножом по его сердцу.

      Прасковья, превозмогая боль от произносимых ею слов, тихим голосом сказала:

      – Ты прости меня сынок, но брат твой прав. Судьбу не переделаешь, иначе всё прахом пойдёт.

      Гриша с изумлением смотрел на мать. Руки у него заходили ходуном. Гриша встал с травы, достал папиросу, прикурил и смотрел на мать, чувствуя почему-то себя виноватым. Он не мог ещё понять, почему у него возникло это ощущение вины? Оно катило изнутри тела холодком и мурашками разбегалось по спине, отдавая физической болью в ране под коленкой.

      – Ты ещё молодой Гриша, – произнесла приговором Прасковья, – судьбу свою построишь. Мне ничего не надо в этой жизни. Мне главное, что вы живы все. Отец ваш жизнью пожертвовал ради нас. Я, готова жизнь свою отдать за вас, но этим сейчас не поможешь.

      – Что тебе Гриша далась правда эта? – разухабился Гоша. – Варьку ты же любишь. Всё время говорил о том всем и дрался за петушки для неё. Теперь что, разлюбил сестру свою и готов ради правды своей всех по миру пустить?

      Гриша опустил голову на руки и уже, чувствуя холод разговора, произнёс:

      – Матушкой и сестрой прикрываешься. Что ж теперь, мне клевету принять на себя, что, мол, я не я? Сказать, что я имя твоё забрал. Как жить-то мне дальше? Ты умный Гоша, придумал, как уйти от войны, так придумай, как от правды моей мне избавиться, чтобы я рот не открывал. Так может умереть мне и не думать, что не достоин я имени своего, которым меня отец наш нарёк?

      Гоша заволновался, облизал языком пересохшие губы. Прасковья вытерла слёзы платком и промолвила:

      – Скажешь в Москве, что вы родились вместе в один день. Нарекли брата твоего Григорием, а тебя Георгием. Ты разницу имён не разумел и когда выправляли тебе бумагу в военкомате, то не поняли разницу эту и написали, что ты Григорий. Ты подумал, что так и надо. Когда я вас родила, об этом одна тётя Глаша из всего села помнит. А выпись церковную отдашь начальнику своему и скажешь, дали матери две выписи. Мать одну потеряла в войну. Церковь ту, что стояла у станции в лесу, где вас крестили, Гоша сказал, разбомбили немцы.

      Прасковья достала из-за пазухи своего платья сложенный вчетверо листок жёлтого цвета и протянула Грише. Гриша шагнул к матери, взял листок из её рук, положил его в карман своих брюк.

      – Уезжай в свою Москву, – сказал Гоша, – я тебя отвезу в Ташкент, прямо на вокзал. Не надо, чтобы нас с тобой вместе здесь люди видели. Я у тебя прощение не прошу. Ты меня, конечно, люто ненавидишь после всего, но мне и не надо твоего прощения. Чтобы сердце твоё спокойно было, ты думай, что всё это делаешь ради матери и сестры своей.

      Гриша скрипнул зубами и сердцем порезанным сказал:

      – Ты брат мне, как нож к горлу поставил. Одна моя жизнь против всех ваших.

      Прасковья отвернулась от Гриши. Гоша взял мать под руку, подвёл её к машине, открыл дверь, помог сесть ей на переднее сиденье.

      Любовь отца к матери перешла с кровью к Грише и колола в сердце занозой. Он надел пиджак, кепку, взял чемодан, сел в автомобиль на заднее