Участь смертных. Ника Лемад

ночью.

      – Спал ли я? – утомленно отозвался Дар. – Я устал. Устал так, что не могу и лук поднять. Мои руки дрожат, мои ноги подкашиваются под его тяжестью. Будто годы я не смыкал глаз. И то серебро, оно пронизывает меня насквозь. Я как слышу его звон, удары о стены ловушки, я все тяну и тяну к нему руки. И не могу ухватить, оно утекает сквозь пальцы. Я знал в тот момент, но сейчас уже сомневаюсь, знал ли? – Изменчивая мягкость в чертах лица не исказилась, тревожность выдавал лишь голос. – Что мог бы приложить усилий больше, разобраться в том капкане, открыть его. Но… Я отвлекся.

      Шаману все меньше нравилось их времяпровождение. И вино стало ощутимо кислить, плескалось на дне бокала осадком. Подстилка стала жестче; либо кости разболелись, вынужденные находиться в неподвижности. Тени стали гуще, лунный свет с трудом пробирался через лесной мусор, нагнанный ветром на пики древесных стражей. Тогда он задумался, сколько же времени они провели с гостем, глядя друг на друга.

      Лесной охотник со вздохом сменил положение на полу.

      – Я стоял. Стоял и смотрел. Иногда всплывала случайно выхваченная где-то фраза, обрывки образов, которые, на самом деле и не мои вовсе. И чем настойчивее цеплялся, пытался ухватить хоть их тень, тем быстрее они развеивались. Оставляли после себя опустошенность.

      Звери, под лунным светом они являли свою сущность духов. Они жались к моим ногам, они плясали вокруг меня, уводили в сторону от ловушки. Та тихая поступь – она предостерегала уходить. И я разрывался между ними. Только одному, напомнил мой внутренний голос. Из всех верить можно только одному.

      И я рискнул. Протянул руку самому себе, стоящему напротив и глядящему на меня недобрым взглядом.

      – О Боги, – прошептал Тан Асадо. – Себе? Ты уверен?

      Осадок в бокале серебрился, впитывая неверный лунный свет. Дар рассматривал его слишком уж пристально.

      3.

      – Стекло и бархат. Время истекло, – тихо обронил Кай, не оборачиваясь.

      – Что? – недоверчиво спросил шаман, наклонив голову. – И ты туда же?

      Подперев подбородок ладонями, облокотившись локтями на артритные суставы балюстрады, Крылатый всадник не мигая смотрел вдаль, на склоны, поросшие густыми лесами, серебрившиеся волнами листьев, послушных ветру. Тяжелые складки плаща обнимали его высокий стан, сложенные крылья не издавали ни малейшего шелеста, отливали чернильной синевой. Потрескивала одинокая свеча, втиснутая меж двух чаш.

      – Они приходили, верно?

      – Верно, – вздохнул шаман.

      – Ты ведь не выдашь, с чем?

      – Кай…

      Тан Асадо замолчал. Пауза обступила их плотным кольцом. Шаман потянулся за настоем и, передумав, вернул руку на колено. Мучала не жажда, а потребность занять руки. С ней он справится.

      Где-то заухала сова, послышался треск сухих веток. Кая они не потревожили.

      – Звери, – пробормотал шаман. И взял-таки свою чашу, поднес к губам. Настой остыл, как и думал.

      – Знаю, – отозвался Кай. – Они везде.