От первого лица. László Horgos

осень, и всё это без пионерского галстука. Может это и хорошо, что без галстука, иначе мог бы чего доброго и пидорасом стать. Однако не удалось, почему-то. Осенью я очень активно начал знакомиться с девочками, но они по непонятным причинам были в сто раз более закомплексованными, нежели пионерки из Лагеря. Короче говоря, я за весь учебный год добился поцелуев только от трёх, и ничего кроме. Не жизнь, а полное говно. Успехов на поприще сублимации либидо было тоже, кот наплакал, а учится мне как-то совсем надоело, и, в конце концов, меня всё-таки выпиздили из математической спецшколы. Единственным сомнительным достижением за весь учебный год было то, что я научился пить и курить. Не так, чтобы стал я заядлым курильщиком или конченым алкоголиком, но начало было положено. Кроме этих сомнительных начинаний, я начал заниматься боксом и попытался изучить труды Зигмунда Фрейда, ибо с Ги де Мопассаном было покончено к началу мая. Ещё мне довелось посмотреть парочку журналов Playboy, и у меня возник вопрос, почему у всех американских баб волосы на пизде растут прямоугольником, а у той нудистки, что я видел в Эстонии, был треугольник. Короче говоря, я не достиг особых успехов в своем интеллектуальном развитии, но после сдачи экзаменов мы с приятелем так нахуячились дешёвым портвейном, что у меня даже возникла мысль о том, чтобы срочно бросить пить.

      После того, как я срочно бросил пить, мне пришлось искать для себя новую школу, и мне это удалось с четвёртой попытки. Школа была далековато от дома, и до неё уже надо было ехать на троллейбусе минут эдак двадцать, но ближе как-то не получилось. Может, оно и к лучшему. После всех моих мытарств я надеялся на отдых в Крыму или в Закарпатье, однако меня наградили поездкой в Пионерский Лагерь. Нельзя сказать, что я сильно обрадовался, но и горевать тоже не стал, ибо там у меня все мои начинания удавались гораздо лучше, нежели на воле. Вот так я и стал пионером снова, как мне казалось, но не тут-то было. Пословица гласит, что в одну воду нельзя войти дважды, зато в одно говно можно вляпаться бесконечное число раз. По приезде на место я обнаружил некоторые перемены, но основа была незыблема. Двух моих прошлогодних дружков также сослали пионерить за плохое поведение, а кроме них была ещё и вечная Света. Из перемен сразу же бросались в глаза новый Начальник Лагеря и Старшая Пионервожатая.

      Старшую Пионервожатую звали Люба. Такая Люба, что всем люба. Все от половозрелых пионеров до вожатых хотели ей вдуть, но, как заверила Света, ебёт её исключительно Махно. Остальным хуй по всей морде. Люба была рослая и не слишком стройная хохлушка. Она говорила с жутким хохлацким акцентом, зато постоянно пребывала в прекрасном расположении духа. Назвать её красавицей язык не поворачивался, однако сексапил, о котором в те годы ещё не знали, пёр у неё из всех щелей. Была она почти брюнетка с карими глазами, а юбки у Любки были одна короче другой, а ещё и пионерский галстук, короче, полный аут. Кто такой Махно, я понял не сразу, ибо начал мотать свой срок со второй смены. Так прозвали нового начальника Лагеря. Почему так, Света не знала, ибо не был он ни Нестором Ивановичем,