Долгая ночь. Юля Тихая

и Трис спрятала ее обратно в кошелек.

      В Огице она не носила платьев. Только штаны, фланелевые рубашки в клетку, жилеты мужского кроя, летом – тяжелые ботинки, которыми можно убивать. Она даже стриглась по-мальчишески, и ей ужасно это шло; наверное, на нее и натянули ту штуку из цепочек, чтобы скрыть отсутствие девичьей гордости-косы.

      – Он предложил мне ему отсосать, – доверительно сказала Трис, и меня передернуло. Дяденька, сидевший в полупустом вагоне неподалеку от нас, тихонько крякнул и спрятался в газету. – И, видит Полуночь, я почти согласилась. Как подумаю – блевать тянет.

      – Вот скотина. Какое еще отсосать?..

      – Ну, – Трис хмыкнула, – я буду думать, что это он так пошутил.

      Брр, Полуночь, какая гадость.

      – Я приезжаю каждый раз, – Трис смотрела в окно, и ее голос звучал глухо, – и каждый раз думаю: ну вот сейчас-то я ему объясню, что я другая. Что мне нравится в Огице, что я хочу однажды открыть аптеку. А потом я его чую – и все. И ничего не надо, кроме того, чтобы он мне улыбнулся. Потом я, обливаясь слезами, уезжаю. В поезде трезвею, и прям так и хочется под этот же поезд и кинуться.

      Каждый раз после таких поездок Трис становилась мрачной и неуживчивой. Это длилось неделями, и даже если она не сообщала нам об отъезде, мы все равно понимали сразу же, как только ее видели.

      Я знала, что она каждый раз боится не вернуться. Нескольких часов достаточно, чтобы пропитаться запахом пары – «этой отравой» – и изо всех сил оттягивать разрыв. К счастью для Трис, родители Конрада считали, что присутствие пары будет отвлекать мальчика от учебы, и провожали ее на вокзал.

      Я знала, что она ненавидит все это и все равно ездит. Потому что Конрад – волчонок, и, хуже того, его отец – волк, и это он оплачивает ей жилье, и возможность уйти из аспирантуры в «академический отпуск», и врачей ее матери, и хорошую школу для сестер.

      Наверное, поэтому Трис ничего не планировала. Просто ждала, что, может быть, Конрад повзрослеет и она сможет его полюбить. Или не сможет, но запах затуманит сознание достаточно, чтобы это не было важно.

      Еще я знала, что Трис отчаянно верит, будто бы у двоедушников может быть не одна пара, а несколько, – и поэтому нюхает всех, кого видит. А еще – ужасно мне завидует.

      Потому что я все-таки уехала, а она – не смогла.

      – Так что знаешь, Кесс…

      Она сказала это вдруг, продолжая давно позабытый разговор, и снова замолчала.

      – М-м?

      – Может, и не надо тебе его нюхать.

* * *

      Двоедушники говорят: запах пары ни с чем нельзя перепутать.

      Пара становится твоей судьбой, разделенной на двоих дорогой. Ее жизнь – продолжение твоей, а ты сам растворяешься в ней и в вашем чувстве.

      Пара пахнет домом, какого у тебя никогда не было. Пара пахнет несбывшейся мечтой; норой, в которой ты пережидаешь дождь; прелой листвой древнего Леса; огнями святилища Полуночи, где связали ваши судьбы.

      Ты состоишь из этого запаха – чужого и такого родного, пронзительного и почти не ощутимого, ввинчивающегося