Эллиот. Мая Сара

глаза наполнились слезами. Лицо бледное, но впалые щеки покраснели от тревоги. Остановив взгляд на мне, мама застыла с открытым ртом. Молчание повисло между нами, и мое волнение не только пробудилось, оно взбунтовалось, требуя объяснений. Я видела маму такой лишь раз. И случилось это почти одиннадцать лет назад. Худшие воспоминания вновь грозились воплотиться в реальность.

      – Мама, – тверже позвала я ее.

      – Элли. – Она прикрыла рот руками, покачав головой, и пробормотала что-то на японском. Ее шепот был полон эмоций, но слова, сотканные из двух языков, я расслышать не могла.

      – Мама, я тебя не понимаю.

      И тут она очнулась. Бросилась ко мне в объятия, схватив за плечи и притянув к себе. Ее одежда тут же пропиталась влагой.

      – Ма…

      Я умолкла, почувствовав, как она дрожит. Во рту пересохло, и тело оцепенело.

      – Мне так жаль, Элли, – сказала она, и я перестала дышать. – Прости меня.

      Мама прикоснулась к моему лицу холодными ладонями, убрав мокрые волосы. Ее нижняя губа задрожала, когда она вцепилась в меня так, словно кто-то мог разделить нас.

      – Я бы хотела, чтобы у нас было больше времени, – прошептала она, погладив меня по щеке. – Прошу, Элли, будь сильной, ладно? Стань сильнее нас.

      Слезы скатились по ее высоким скулам, ноги подогнулись, и мы вместе упали на пол, но из объятий мама меня не выпустила.

      – Что случилось? – в последний раз спросила я, зная, что мое сердце вот-вот разобьется на осколки.

      – Gomen nasai[4], Элли, – прохрипела мама. – Это папа, Элли… Это наш папа.

      По шкале от одного до десяти насколько я готова никогда не двигаться, никого не видеть и ни с кем не разговаривать?

      Десять из десяти.

      Однако жизнь не станет ждать, пока ты оправишься после утраты, верно?

      Утро понедельника наступило незаметно, два последних дня прошли как в тумане. Со вчерашнего вечера я сижу дома, на полу в коридоре, опершись спиной о стену, покрытую шершавыми обоями. Я смотрю на сделанную в далеком детстве фотографию, висящую в рамке. На цветной картинке моя небольшая семья стоит в обнимку. Мама со сдержанной улыбкой, папа с ухмылкой, и мы с братом перед родителями. Рука Акселя треплет мою макушку, и я надуваю щеки так, словно еле сдерживаюсь, чтобы не шлепнуть его. Позади нас – огромный стадион.

      Я до сих пор помню, как папа поймал прохожего, вручил ему серебристую камеру Canon и попросил запечатлеть этот момент. На фотографии Аксель в толстовке, в той самой, что и на мне сейчас. Его любимая толстовка, купленная в день долгожданного матча в Нью-Йорке. На фотографии моему старшему брату семь лет. Он улыбается шире всех. Той самой улыбкой, которая не оставляла сердца равнодушными. Улыбка брата сияла столь же ярко, как и его необычные серые глаза с приподнятыми уголками. Такие же, как у меня. Форма глаз от мамы и цвет от папы.

      Тогда купленная толстовка висела на брате мешком. Аксель нарочно взял ее на четыре размера больше. Сегодня эта толстовка была бы ему в самый раз. Прошло одиннадцать лет, и даже мне она великовата.

      Я ношу ее с

4

Прости меня (яп.).