Лунный камень. Уилки Коллинз

и твоих потомков». Произнеся эти слова, он умер.

      Не успел я вмешаться, как в комнату ввалились люди, которые побежали за мной через двор. Кузен ринулся на них, как безумец. «Убери их отсюда! – крикнул он мне. – Поставь часового у двери». Солдаты отпрянули, когда он кинулся на них с факелом и кинжалом. Дверь охранять я поставил двух воинов из своего отряда, на которых мог положиться, и всю остальную часть ночи кузена я не видел.

      Грабеж продолжался до утра, когда генерал Бэрд под бой барабана объявил, что каждый солдат, уличенный в мародерстве, кем бы он ни был, будет повешен. Для подтверждения серьезности намерений генерала при оглашении решения присутствовал начальник военной полиции. В толпе, слушавшей приказ, я снова встретился с Гернкастлом.

      Он как ни в чем не бывало протянул мне руку и сказал:

      – Доброе утро.

      Прежде чем пожать его руку, я спросил:

      – Сначала скажи, как встретил смерть тот индус в оружейной палате и что означали его последние слова.

      – Индус, я думаю, умер от смертельной раны, – ответил Гернкастл. – Что означали его последние слова, я знаю не больше твоего.

      Я внимательно посмотрел на него. Безумство вчерашнего дня улеглось, и я решил дать ему возможность оправдаться.

      – Это все, что ты можешь сказать? – спросил я.

      Он ответил:

      – Все.

      Я отвернулся от него, и с тех пор мы больше не разговаривали.

IV

      Хочу, чтобы было понятно: то, что я пишу о своем кузене (если, конечно, не возникнет какой-либо необходимости предать эти записи огласке), предназначено исключительно для уведомления нашей семьи. Гернкастл не сказал ничего, о чем я должен был бы сообщить нашему командиру. Над ним часто посмеиваются из-за алмаза те, кто не забыл его вспышку перед штурмом, но, очевидно, помня обстоятельства нашей встречи в оружейной палате, он им не отвечает. Поговаривают, что он хочет перевестись в другой полк, и я не сомневаюсь, он сделает это, чтобы отдалиться от меня.

      Правда это или нет, я не могу быть его обвинителем, и на это есть серьезные причины. Если предам огласке это дело, у меня не будет никаких доказательств, кроме моральных. Я не только не могу доказать, что это он убил двух индусов у двери, но даже не могу назвать его виновным в убийстве третьего человека внутри, ибо я не видел собственными глазами, как он это делал. Да, я слышал слова умирающего индуса, но если слова эти были вызваны предсмертным бредом, как я смогу оспорить такое объяснение? Пусть наши родственники с обеих сторон составят свое мнение о том, что я изложил, и сами решат, насколько обоснованна неприязнь, которую я сейчас испытываю к этому человеку.

      Хотя я не верю фантастической индийской легенде об этом драгоценном камне, прежде чем закончить, я должен признать, что у меня появились собственные суеверия на сей счет. Преступление само по себе обрекает преступника