Материнские хроники. Елена Герасевич

настежь. За одним из них на небольшом каменном приступке повис супруг. Я периодически подхожу к нему, нарушая все правила стерильности и приличий.

      Еще виток и стеклышки складываются в новый узор. Я лежу на кровати, мокрая от пота. Мне больно. За стеной слева благим матом орет роженица, попутно обещая засудить персонал, если что-то пойдет не так. Из-за ее криков и нарастающей боли я изрядно растеряла свое олимпийское спокойствие. Супруг, прочно угнездившийся около окна, пытается меня успокаивать и поддерживать, попутно любезничая с медсестрой.

      Мне страшно. Хочется, чтобы хоть кто-нибудь был рядом. Заходит акушерка и ругается на меня за то, что я лежу, а не хожу. А у меня уже нет сил даже рукой двинуть.

      Круть-верть, еще поворот колеса. Я на кресле. Как я на него попала? Мне кричат тужиться, и я стараюсь изо всех сил делать все правильно. Но на меня ругаются, что я все делаю не так. Грозятся позвать мужа, который до сих пор торчит у окна. Рычу: «Да хоть сантехника зовите, мне все равно!». Надо же, тужиться сил нет, а огрызаться – есть!

      – Девочка! 22:10! – слышу голос акушерки и проваливаюсь в какую-то пустоту. Наверно надо было что-то говорить, благодарить, ну хотя бы смотреть на дочку, а я отключилась. Как в прострации, как будто все не со мною.

      Летят стеклышки, кружатся в разноцветном хороводе…

      Мужу, так и провисевшему весь день за окном, подносят новорожденную малышку, уже закутанную в одеяльце. А до этого ему показали её через дверной проем, и он на все родильное отделение кричал как любит меня, дочку, всех нас и какая я молодец!

      Меня зашивают, но на волне эйфории от пережитых родов эта боль совсем игрушечная.

      После приходит медсестра и подсовывает мне какое-то одеяло, а я никак не могу понять, что она хочет. А она мне:

      – Дочку-то, дочку-то посмотри!

      А там, в одеяле… Боже мой! Личико с кулачок, кожица как восковая… Я лежу, дура-дурой, и реву!

      Медсестра мне:

      – Чего слезы льешь, потрогай хоть!

      А я боюсь! Еле-еле касаюсь ее лица и с удивлением выдыхаю: «Ой! Вот это да!».

* * *

      Оставшуюся ночь я провела на каталке в коридоре. Меня бил жуткий озноб, хотя на улице в те дни даже ночью стояла невыносимая жара. Медсестра, увидев, как меня трясёт, принесла одеяло, а потом еще одно. Я согрелась, но уснуть так и не смогла. Хотя я, в общем-то, и не старалась. Даже в голову не приходило, что надо отдохнуть и выспаться. Так и лежала всю ночь с идиотской улыбкой от уха до уха. А между ними ни одной мысли, ни о будущем, ни о прошлом.

      Медсестра все уговаривала меня поспать, но разве можно уснуть, когда где-то плачет дитё? И напрасно меня убеждали, что это не моя, что моя крепко спит.

      В пять утра за мной пришла медсестра и я потопала до палаты. Сама. Как вспомню – так вздрогну. Сначала пешком в один конец длиннющего коридора, потом по лестнице на второй этаж, а потом то же расстояние до палаты. Ближе к концу пути я оглохла и стала задыхаться, но каким-то чудом все-таки добралась до кровати и повалилась на нее кулем. В ушах вата, в глазах фейерверк, дышать нечем, сердце бьется