СС: синдром спиногрыза. Анатолий Бочкарёв

в принципе тратиться и мараться. Видит твоё имя и заранее знает, что оно именно твоё, а не какого-нибудь другого Геннадия. Так и думает: а-а, это же тот самый пацан, который чуть ли не с первого класса мельдонит?! Знаю-знаю, как же. А тут, когда аж семеро батюшек целых сорок дней без устали рвут связки, просят помочь заплутавшему мальчишке, боженька наверняка смягчится сердцем и скажет сам себе: «Хорошо-хорошо, ладно-ладно! Достали! Коли столько батюшек из стольких храмов, да ещё ровно сорок дней просят за него, так и быть, спасу от мельдония, перестанет парнишка его употреблять. Но только если сам этого захочет! По-другому у меня не бывает никак. Ничего личного!».

      Растолковал-то папа-писатель вполне доступно и может быть даже чересчур правильно, но сорокоусты помогли всё же ровно на сорок следующих за тем сороковником дней. Видно сам Гешка не очень хотел той помощи в избавлении от мельдония. А иначе, кроме него, какие бы тогда радости в жизни ему оставались?! Да никаких! Так что потом ещё долго рядом с теми самыми храмами, прямой наводкой произведшими горячую обработку небес, мельдонить ему было теперь невмоготу или не с руки. Да и немного стыдно – мамочка последние деньги тогда потратила на это дело. Несколько раз Гешка так и попадался. Только затянется дымком мечтаний, а золотые купола с крестами тут как тут – нависают, на совесть давят, душу вынимают. И тогда зелёная пена неистребимого порока сразу же выступала у него изо рта. Многоопытные старушки-богомолицы, глядя с паперти на всё это безобразие, крестились и говорили: «Ишь, нечистый, никак вылезать из парнишки не хочет. Окопался видно до самых кишок!». Или даже так: «Что сложилось в гузне, не перекуёшь и в кузне!».

      Потом мамочка погибла. Промозглым предзимьем в один из ледяных дождей на неё обрушилась огромная тополиная ветвь и пробила голову. И Гешка погиб окончательно. Загасли безвозвратно организованные мамочкой все семь лучей спасительных божьих гиперболоидов. Как и не было ничего этого, как и самой мамочки. И бог равнодушно отвернулся: мол, бывает, ничего личного. За вами всеми не уследишь. Но число волос помню, как же, как же!

      Мамочка лежала в гробу маленькая, неузнаваемая, обмотанная бинтами. Рядом, как всегда покачиваясь, стоял и плакал отец. Дедушку и бабушку увезла скорая. Гешка, стоя над гробом матери, поклялся отомстить всем тополям мира и тому, кто устроил так, что всё время погибают прежде всего невинные и самые лучшие люди на Земле. Ничего себе боженька всем попался! А не объявить ли ему самому импичмент, ежели уж он сам к нам так по-скотски?!

      Позже к отцу стали клеиться разные тётки, потому что у них была очень приличная квартира в центре города. Дедушка быстро умер, бабушка не вставала. А Гешке стало всё равно. Он даже переписал себе в тему из Омара Хайяма: «О, жестокое небо, безжалостный бог! Ты ещё никогда никому не помог! Видишь, сердце обуглено горе, Ты немедля ещё добавляешь ожог!». Кому бы ни читал, все боязливо соглашались, но тут же мелко-мелко крестились на всякий случай.

      Гешка