Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска (сборник). Рафаэль Сабатини

трусости, вашей лживости и низости.

      Слезы навернулись на глаза молодого человека, и он умоляюще протянул руки к Розамунде.

      – К вашему милосердию, Розамунда… – начал он, но Оливер наконец решил, что пора вмешаться.

      – По-моему, вы утомляете даму, – проговорил он. – Лучше расскажите нам о других поразительнейших случайностях. Ведь они подстерегали вас на каждом шагу. Пролейте свет на случайность, которой вы обязаны тем, что меня похитили и едва не продали в рабство. Поведайте нам о случайности, позволившей вам унаследовать мои владения. Растолкуйте случайные стечения обстоятельств, с завидным упорством избиравших вас своей несчастной жертвой. Ну, старина, раскиньте мозгами! Из всего этого выйдет недурная история.

      Но тут явился Джаспер и объявил, что Али приготовил жаровню и раскаленные наручники.

      – Они уже не понадобятся, – сказал Оливер. – Забери отсюда этого невольника. Прикажи Али проследить, чтобы на рассвете его приковали к веслу на моем галеасе. Уведи его.

      Лайонел поднялся на ноги, лицо его посерело.

      – Подождите! Подождите! Розамунда! – молил он.

      Но Оливер схватил его за шиворот, развернул и толкнул в руки Джасперу.

      – Уведи его! – проревел он.

      Джаспер вытолкал Лайонела с террасы, оставив Оливера и Розамунду под яркими звездами берберийской ночи обдумывать свои открытия.

      Глава 12

      Хитрость Фензиле

      Розамунда с каменным лицом сидела на диване. Ее руки были плотно сжаты, глаза опущены. Довольно долго Оливер смотрел на нее, затем тихо вздохнул, отвернулся и, подойдя к парапету, посмотрел на город, залитый белым сиянием луны. Отдаленный городской шум заглушали нежные трели соловья, льющиеся из глубины сада, и кваканье лягушек в пруду.

      Теперь, когда правда извлечена на свет и брошена к ногам Розамунды, Оливер вовсе не испытывал того восторга, который он предвкушал, ожидая этой минуты. Скорее наоборот – он был подавлен. Оказывается, Розамунда была уверена, что он бежал, и это в какой-то степени оправдывало ее отношение к нему. Столь поразительное открытие отравило чашу нечестивой радости, которую он так жаждал осушить.

      Его угнетало ощущение того, что он был не прав, что ошибся в своей мести. Ее плоды, казавшиеся столь желанными и сочными, теперь, когда он вкусил их, превратились на его губах в песок.

      Долго стоял Оливер у парапета, и за все это время ни он, ни Розамунда так и не нарушили молчания. Наконец он повернулся и медленно пошел обратно. У дивана он остановился и с высоты своего огромного роста посмотрел на Розамунду.

      – Итак, вы услышали правду, – сказал он и, не дождавшись ответа, продолжал: – Я рад, что он проговорился, прежде чем его стали пытать. Иначе вы могли бы подумать, будто боль исторгает у него ложные признания.

      Розамунда по-прежнему молчала. Даже знаком не дала она Оливеру понять, что слышит его.

      – И этого человека, – закончил он, – вы предпочли мне. Клянусь честью, польщенным себя я не чувствую, что вы, вероятно, и сами поняли.

      Наконец Розамунда