Доктор Глас. Новеллетки. Яльмар Сёдерберг

ни близкий родственник и ни друг, но для женщины ее среды похороны – немалое развлечение, и у меня недостало духу отказать ей. Поэтому обеда дома не было. Я, правда, тоже зван был к одним моим знакомым на виллу в шхерах; но ехать мне решительно не хотелось. Я не питаю особого пристрастия ни к знакомым, ни к виллам, ни к шхерам. И менее всего к шхерам. Ландшафт – какой-то бефстроганов. Холмики кусочками, водичка кусочками, утесики кусочками и растительность кусочками. Блеклый и бедный ландшафт, холодный по тону, все больше серое и голубое, и вместе с тем недостаточно бедный, чтобы обладать величием пустыни. Когда кто-нибудь принимается расхваливать при мне красоты природы в шхерах, я всегда подозреваю, что в мыслях-то у него при этом совсем иное, и на поверку так оно обыкновенно и оказывается. Один имеет в виду свежий воздух и прекрасные купания, другой собственную яхту, а третий окуней, и все это идет у них под рубрикой «красоты природы».

      На днях я разговаривал с одной барышней, и она безумно восторгалась шхерами, но по ходу разговора выяснилось, что подразумевала она солнечные закаты да еще, верно, какого-нибудь студентика. Она упустила из виду, что солнце-то заходит повсюду и что студент – это некая движимость. Не думаю, чтоб я был настолько уж невосприимчив к красотам природы, но, по мне, коли уж ехать куда, так подальше, на озеро Веттерн, либо же в Сконе, либо к морю. Вот только выбраться все недосуг, а поблизости, в каких-нибудь трех-четырех милях от Стокгольма, я ни разу еще не встречал ландшафта, который мог бы сравниться с самим Стокгольмом – с Юргорденом, Хага-парком, набережной Стрёммена перед «Гранд-отелем». Оттого-то я чуть не круглый год и торчу в городе, и тем охотнее, что, как всякий наблюдатель-одиночка, испытываю неутолимую потребность видеть вокруг себя людей, – притом людей посторонних, с которыми не нужно раскланиваться и разговаривать.

      Я, стало быть, приехал в ресторан и сразу занял столик у застекленной стены павильона. Официант поспешил вручить мне меню, деликатно прикрыл чистой салфеткой объедки телячьего жаркого, оставленные предыдущими посетителями, и, проворно подав карточку вин, коротко, быстро кинул: «Шабли?» – обнаружив этим вопросом, что память его хранит, вероятно, не меньшие запасы разных мелких сведений, нежели иная профессорская. Я не такой уж рьяный любитель вин, но когда обедаю не дома, то и правда пью почти исключительно одно шабли. А он не новичок в своем деле и клиентов своих знает как облупленных. Первое волнение молодой крови он усмирял, балансируя подносами с пуншем в «Бернсе»; приобретя с возрастом солидность, исправлял более сложные обязанности старшего официанта в «Гамбургской бирже» и «У Рюдберга»; и кто знает, какому капризу фортуны обязан он тем, что, чуть оплешивевший и в чуть залоснившемся фраке, делал он теперь свое дело в заведении попроще. С годами он стал неотделимой принадлежностью тех мест, где пахнет съестным и хлопают пробки. Я рад был его видеть, и мы обменялись понимающими взглядами.

      Я осмотрелся. За соседним