Жемчуга. Надежда Гусева

черной проволокой вьется прядь»[1].

      Тут уж я неприлично возликовала, ибо только на днях наткнулась на этот сонет в журнале «Работница».

      – Шекспир!

      Действо продолжалось долго. Наконец Гринбаум шумно обрушила на стол ворох репродукций и вырезок из газет и журналов, порылась в сумке, что-то извлекла и указала на меня.

      – Как тебя зовут?

      Я назвалась.

      – Выйди, пожалуйста, сюда.

      Я потащилась к доске, меняя окраску, как больной хамелеон, и запинаясь о раскиданные сумки одноклассников.

      Гринбаум подняла мою руку – как на ринге.

      – Наш сегодняшний победитель и несомненный эрудит. Все похлопали!

      Ах, провались-ка ты пропадом! Как мило – «похлопали»… Жуть.

      – А это приз победителю.

      Приз. Мне. Ага. Впервые после картонного котенка. В мои руки легла маленькая блестящая книжица. Я замерла и, наверное, даже забыла поблагодарить.

      Как мало надо для счастья. На моем столе лежал приз.

      – Дай посмотреть!

      – Это кто, а?

      – Красиво…

      – Круто, держи.

      Когда каждый сосед дежурно полапал мою прелесть, я проморгалась и попыталась разобраться – чем меня, собственно, одарили. Владимир Набоков. Ничего не говорящее имя. Я раскрыла книгу. Стихи. Полистала. Еще и проза. Тонкие летящие иллюстрации.

      И я открыла посередине. Всегда так делайте, когда хотите проверить – стоящая книга или нет.

      «На годовщину смерти Достоевского…»

      Скучновато. Достоевского я еще не читала, но его портрет в кабинете литературы не сулил ничего хорошего – угрюмое худое лицо, неухоженная борода и все это – на мрачном коричневом фоне. Кто-то сказал, что в тюрьме он сам вырезал деревянное кресло с подлокотниками в виде топоров. Невеселый, должно быть, был человек.

      Садом шел Христос с учениками…

      Меж кустов, на солнечном песке,

      вытканном павлиньими глазками,

      песий труп лежал невдалеке.

      И резцы белели из-под черной

      складки, и зловонным торжеством

      смерти заглушен был ладан сладкий

      теплых миртов, млеющих кругом.

      Предчувствие меня не обмануло. Жуть жуткая. Только на ночь читать.

      Труп гниющий, трескаясь, раздулся,

      полный склизких, слипшихся червей.

      Иоанн, как дева, отвернулся,

      сгорбленный поморщился Матфей…

      Но, однако же, это затягивало, как затягивает фильм ужасов. Я не могла оторваться от странного чтива и уже не слышала, что там еще говорила Гринбаум.

      Говорил апостолу апостол:

      «Злой был пес, и смерть его нага, мерзостна…»

      Христос же молвил просто:

      «Зубы у него – как жемчуга…»

      Стоп. Это как? Тут только что говорилось о тлене и разложении. Зубы-жемчуга?

      Я перечитала еще раз. Потом еще.

      И закрыла книгу. Потому что прозвенел звонок. Урок был последним, и все ринулись в раздевалку.

      До меня дошло на полдороге

1

Сонет 130 / У. Шекспир, «Сонеты» (пер. с англ. С. Я. Маршака).