Альберт Эйнштейн. Во времени и пространстве. Юрий Сушко

именуя национализм «детской болезнью, корью», Эйнштейн, видимо, все еще не забывая своих наблюдений за пациентами Богемской лечебницы, замечал: «Я начинаю привыкать к теперешнему нездоровому ажиотажу, ибо сознательно отстраняюсь от всего, чем озабочено наше сумасшедшее общество. И в сумасшедшем доме служитель может жить спокойно. С сумасшедшими приходится считаться, ведь дом, в котором живешь, построен для них. Выбор же дома отчасти зависит от нас, хотя, впрочем, разница между всеми этими заведениями куда меньше, чем нам представляется в молодости».

      Лидеру пацифистов того времени, знаменитому французскому писателю Ромену Роллану Эйнштейн с энтузиазмом и отчаянием написал: «Из газет и при содействии союза «Новое Отечество» я узнал о смелости, с которой Вы выступили, чтобы устранить то тяжелое, что разделяет сейчас немецкий и французский народы. Это заставляет меня выразить Вам чувство моего горячего уважения. Пусть Ваш пример пробудит других людей от ослепления, которое охватило столько умов… Поблагодарят ли будущие поколения нашу Европу, в которой три столетия самой напряженной работы привели лишь к тому, что религиозное безумие сменилось безумием националистическим? Даже ученые различных стран ведут себя так, будто бы у них ампутировали головной мозг…

      Я предоставляю в ваше распоряжение мои слабые силы на тот случай, если вы сочтете разумным воспользоваться ими, учитывая мои связи с германскими и иностранными академиями.

      Глубоко преданный вам Альберт Эйнштейн».

      Когда осенью 1915 года они встретились в отеле на берегу Женевского озера, писатель был поражен: «Необычайно вольны его суждения о Германии, в которой он живет. Не всякий немец обладает такой свободой суждений. Другой человек страдал бы, чувствуя себя духовно изолированным в этот страшный год. Этот – нет. Он смеется».

      Нет, не только смеется. Эйнштейн все больше задумывался над «проклятыми вопросами»: «Как могло случиться, что эпоха, столь любящая культуру, могла оказаться так чудовищно безнравственной? Все больше и больше убеждаюсь, что милосердие и любовь к ближнему – ценнее и выше всего остального… Весь наш хваленый технический прогресс – да и вся наша цивилизация – подобны топору в руках психически больного преступника».

      Тем не менее, ученый сторонился каких-либо организованных форм борьбы за мир, неуступчиво отказываясь «ходить строем» даже в том самом союзе «Нового отечества», в создании которого принимал самое деятельное участие. У него, с юных лет ненавидящего любые формы насилия – Zwang, пацифизм имел, скорее всего, инстинктивную природу, нежели являлся плодом длительных интеллектуальных раздумий. Отвечая по данному поводу литературному секретарю Льва Толстого В. Булгакову, Эйнштейн писал: «Понятие «насилие» является столь нечетким и общим, что, в конечном счете, под него попадает все – потому что мы причиняем вред всему живому… всем тем, что мы делаем… То, что мы делаем