Миссис Хемингуэй. Наоми Вуд

дорогое образование?

      Откуда Куццемано известно, что у Эрнеста есть ребенок?

      – Я могу лишь молиться, чтобы ваша следующая книжка вышла столь же малым тиражом.

      – Вы, вероятно, удивитесь, но сам я этого вовсе не желаю.

      – Вы публиковались где-нибудь еще?

      – Не так давно кое-что вышло в журнале «Литтл Ревью».

      – Ваше имя должно быть на слуху.

      – Не сказал бы. Меня читают разве что интеллектуалы и лесбиянки.

      – Дорогой мой, а вы знаете, что этот журнал в Америке воруют чаще остальных?

      – Это как раз по мне. Пусть уж лучше меня читает ворье, чем критики.

      – Хорошо, очень хорошо. – Куццемано устраивается между Эрнестом и Сарой, наливает себе белого вина.

      – Вы не возражаете, мистер Куццемано, если я украду у вас яблочко?

      – Нисколько. Угощайтесь.

      Хэдли грызет яблоко, вслушиваясь в беседу Сары и Зельды, но ловит себя на том, что все время поглядывает на этого человека. И всякий раз оказывается, что он смотрит на нее.

      Вечер продолжается, и на террасе начинаются танцы. В какой-то момент вниз спускаются Патрик и Бу, сыновья Сары и Джеральда. Потирая сонные глаза, они спрашивают, что происходит, но, едва завидев Хемингуэев, опрометью кидаются наверх. Эрнест и Скотт поют под музыку «Чай для двоих» и не замечают этого стремительного маневра.

      Куццемано весь вечер увивается вокруг Хемингуэя, тот довольно вежливо отвечает на его вопросы. Приятно, что Эрнест так любезен с человеком, который ему не нравится. Ведь иной раз ее муж может сказать что-то настолько злобное, что Хэдли удивляется – да он ли это. Она знает: Эрнест постоянно борется с темными мыслями и дурным настроением – но это же не повод хамить людям. Тяжелее всего бывает по ночам, когда он оказывается в мире, где не осталось ничего, что имело бы хоть какой-то смысл. А наутро Эрнест опять весел и приветлив, снова живо интересуется литературой и искусством и ловко складывает слова в прекрасные тексты.

      Хотя Эрнест явно не испытывает теплых чувств к этому любителю книжных редкостей, он все же подписывает клочок бумаги, который Гарри поспешно прячет в конверт и заклеивает, проведя языком по кромке. Затем подписывает конверт: «Э. Хемингуэй, июнь 1926-го».

      Позже Куццемано пододвигает кресло поближе к Хэдли. Она внутренне готова к комплиментам.

      – Миссис Хемингуэй?

      – Называйте меня Хэдли.

      – Какое красивое имя. Я сам родом из Южного Хэдли.

      – Где это?

      – В Массачусетсе.

      – А сейчас где вы живете? Полагаю, уже не в Массачусетсе?

      – О нет. То в Париже, то в Нью-Йорке. Только там и можно жить. В Лондоне скука смертная. Там все слишком уж английское, не повеселишься толком.

      «Интересно, он голубой, женатый или холостой?» – думает Хэдли. В Париже встречались все три типажа, причем частенько – совмещенные в одном человеке. Куццемано пытливо вглядывается в Хэдли – все ли его любезности дошли до нее? Зубы у него мелкие, как у рыбы.

      – Могу я быть с вами откровенным, миссис Хемингуэй…