Последние дни Помпей. Эдвард Бульвер-Литтон

шутов!) читал описание чумы из Фукидида и самодовольно кивал в такт музыке, тогда как его губы произносили омерзительные подробности этого ужасного описания. Этому щенку не претило одновременно слушать любовную песню и читать описание чумы.

      – Да ведь любовь и чума – это почти одно и то же, – заметил Клодий.

      – Я так и сказал ему, чтобы как-то оправдать его шутовство, но юнец не понял иронии и с укоризненным видом ответил, что музыка ласкает лишь ухо, тогда как книга (заметь, описание чумы!) возвышает сердце. «Ах! – прохрипел его толстый дядюшка, отдуваясь, – мой мальчик истый афинянин, он всегда сочетает приятное с полезным». О Минерва, я едва удержался от смеха! А потом этот желторотый софист получил при мне известие о смерти своего любимца вольноотпущенника. «Неумолимая смерть! – вскричал он. – Раб, дай мне томик Горация. Этот дивный поэт прекрасно утешает нас в подобных несчастьях!» Ну скажи сам, любезный Клодий, способны ли эти люди любить? Даже рассудочная любовь едва ли им доступна. А как редко у римлянина бывает сердце! Он – только хитро устроенная машина, а не существо из плоти и крови.

      Хотя Клодий втайне был уязвлен этими словами в адрес своего соотечественника, он притворился, будто сочувствует Главку, отчасти потому, что он по натуре был прихлебателем, отчасти потому, что среди беспутных молодых римлян принято было относиться с некоторым презрением к колыбели собственной славы; в моде было подражать грекам и в то же время смеяться над своей неловкостью в подражании.

      Беседуя, они остановились перед толпой, которая собралась посреди площади, на пересечении трех улиц. В тени портиков красивого и легкого храма стояла девушка; на правой руке у нее висела корзинка с цветами, в левой был маленький трехструнный музыкальный инструмент, под тихий и нежный аккомпанемент которого она пела какую-то странную, почти варварскую песню. После каждого куплета она грациозно покачивала корзинкой, предлагая слушателям купить цветов, и сестерции сыпались к ней в корзину – то ли в похвалу пению, то ли из сочувствия к певице, потому что она была слепа.

      – Я знаю эту бедняжку, она из Фессалии, – сказал Главк. – Я еще не видел ее после возвращения в Помпеи. Давай послушаем.

      Люди, купите цветы!

      Я слепая, издалёка родом.

      На земле и пыль – сестра красоты,

      А цветы на ней – пестрым хороводом.

      Цветы хранят земной аромат,

      В них голубая роса, как на золотом блюде.

      Я срезала их час тому назад.

      Купите мои цветы, люди!

      Час назад, всего лишь час!

      И светило солнце, и, может, летали пчелы…

      Люди, я срезала их для вас —

      И легкий лист, и бутон тяжелый.

      Ваш мир – клубок солнечных дорог.

      Там растут деревья с зелеными волосами.

      Если бы кто-нибудь в мире мог

      Заглянуть во тьму перед моими глазами!..

      Я хочу видеть тех, кого люблю,

      Навстречу шагам их я протягиваю руки —

      И