Живой как жизнь. О русском языке. Корней Чуковский

как и большинство стариков: отстаивал те нормы русской речи, какие существовали во времена его детства и юности. Старики почти всегда воображали (и воображают сейчас), будто их дети и внуки (особенно внуки) уродуют правильную русскую речь.

      Я легко могу представить себе того седоволосого старца, который в 1803 или в 1805 году гневно застучал кулаком по столу, когда его внуки стали толковать между собой о развитии ума и характера.

      – Откуда вы взяли это несносное развитие ума? Нужно говорить прозябение.

      Стоило, например, молодому человеку сказать в разговоре, что сейчас ему надо пойти, ну, хотя бы к сапожнику, и старики сердито кричали ему:

      – Не надо, а надобно! Зачем ты коверкаешь русский язык?[4]

      А когда Карамзин в «Письмах русского путешественника» выразился, что при таких-то условиях мы становимся человечнее, адмирал Шишков набросился на него с издевательствами.

      «Свойственно ли нам,– писал он,– из имени человек делать уравнительную степень человечнее? Поэтому могу [ли] я говорить: моя лошадь лошадинее твоей, моя корова коровее твоей?»

      Но никакими насмешками нельзя было изгнать из нашей речи такие драгоценные слова, как человечнее, человечность (в смысле гуманнее, гуманность).

      Наступила новая эпоха. Прежние юноши стали отцами и дедами. И пришла их очередь возмущаться такими словами, которые ввела в обиход молодежь:

      даровитый,

      отчетливый,

      голосование,

      общественность,

      хлыщ[5].

      Теперь нам кажется, что эти слова существуют на Руси спокон веку и что без них мы никогда не могли обойтись, а между тем в 30–40-х годах минувшего столетия то были слова-новички, с которыми тогдашние ревнители чистоты языка долго не могли примириться.

      Теперь даже трудно поверить, какие слова показались в ту пору, например, князю Вяземскому низкопробными, уличными. Слова эти: бездарность и талантливый.

      «Бездарность, талантливый, – возмущался князь Вяземский, – новые площадные выражения в нашем литературном языке. Дмитриев правду говорил, что „наши новые писатели учатся языку у лабазников“». Если тогдашней молодежи случалось употребить в разговоре такие неведомые былым поколениям слова, как:

      факт,

      результат,

      ерунда,

      солидарность[6],

      представители этих былых поколений заявляли, что русская речь терпит немалый урон от такого наплыва вульгарнейших слов.

      «Откуда взялся этот факт?– возмущался, например, Фаддей Булгарин в 1847 году.– Что это за слово? Исковерканное»[7].

      Яков Грот уже в конце 60-х годов объявил безобразным новоявленное слово вдохновлять.

* * *

      Даже такое слово, как научный, и то должно было преодолеть большое сопротивление старозаветных пуристов[8], прежде чем войти в нашу речь в качестве полноправного слова. Вспомним, как поразило это слово Гоголя в 1851 году. До той поры он и не слышал о нем. Старики требовали, чтобы вместо

4

В Словаре Академии Российской (СПб., 1806–1822) есть только надобно.

5

Ни в Словаре Академии Российской, ни в Словаре языка Пушкина (М., 1956–1959) слова даровитый нет. Оно появляется лишь в Словаре церковнославянского и русского языка, составленном вторым отделением Императорской академии наук (СПб., 1847). Слова отчетливый нет в Словаре Академии Российской. Слова голосование нет ни в одном словаре до Даля (1880). Слово хлыщ создано Иваном Панаевым (наравне со словом приживалка) в середине девятнадцатого века. См. также Труды Я. К. Грота. Т. II, с. 14, 69, 83.

6

Ни слова факт, ни слова результат, ни слова солидарность нет в Словаре Академии Российской.

7

«Северная пчела», 1847, №93 от 26 апреля. «Журнальная всякая всячина». Хотя слово факт уже встречалось в произведениях Пушкина.

8

Пуристами называются люди, стремящиеся оградить, «очистить» родной язык от всяких новшеств, не допускать в него никаких изменений. Идеал пуристов – языковые нормы минувшего времени, которые они считают единственно правильными.