Вдова Клико. Первая леди шампанского. Ребекка Розенберг

с должников деньги.

      – Это дело твоего брата. – Отец хлопает меня по плечу.

      – Но Жан-Батист не слишком горит желанием это делать, а мне нравится такая работа.

      Папá глядит на меня поверх очков.

      – Ты должна выйти замуж, Барб-Николь.

      – Папá, но я не могу жить возле свиней. Мой нос не вынесет этого.

      – Хватит! Хватит! Я не хочу больше ничего слышать про твой нос. – Маман гневается и так сильно встряхивает головой, что «птичье гнездо» рассыпается, жемчужные яйца со стуком падают на каменный пол. – Ты просто хочешь свести меня с ума. – Она собирает жемчужины. – Ох, Николя, ее никто не захочет взять в семью, если Сюйоны разнесут это известие. Скоро будет бал дебютанток, и там к ней не подойдет ни один молодой человек.

      – Тогда я не поеду на бал, – заявляю я, радуясь, что так легко избавлюсь от неловкого ухаживания возможных женихов и от зрелища матерей, подсчитывающих с боковой линии заработанные дочерями очки.

      – Может, тогда я просто отправлю тебя в Париж к тетке, – сердито заявляет мать. – Как ты относишься к этому?

      – Аллилуйя! – Я выкрикиваю священное слово, оказавшееся под запретом, когда революция объявила религию вне закона.

      Маман пугается и подносит к губам палец.

      – Тише. А то слуги тебя услышат.

      Я вскакиваю со стула и пою во всю глотку:

      – Ал-ли-луйя! Аллилуйя! Аллилуйя!

      Папá хмурится, потом хохочет, а я пою еще громче.

      Маман отряхивает ладонь о ладонь.

      – Ну, Барб-Николь, я умываю руки. Николя, теперь ты сам решай ее судьбу.

      – Значит, мне не надо выходить замуж за Мелвина Сюйона? – Я подскакиваю к матери и целую ее в щеку. – Мерси, мерси, маман! Какое счастье! – Я выбегаю из библиотеки мимо служанки, несущей поднос с птифурами, и хватаю одну штуку. – Ал-ли-луйя! Аллилуйя! Аллилуйя!

      – Не торопись, mon chou! – кричит мне вслед папá. – Это еще не значит, что тебе не надо замуж.

      Мое ликование мгновенно гаснет, и я заедаю досаду птифуром.

* * *

      В моем будуаре добрая Лизетта утешает меня, стаскивает с моего тела испачканное в свином навозе платье и помогает залезть в лавандовую ванну: лаванда – единственный запах, успокаивающий мой воспаленный нос.

      – Зачем родители выпихивают меня замуж? – жалуюсь я и наклоняюсь к воде, чтобы вдоволь надышаться лавандой.

      – Они хотят вам добра. – Лизетта трет мне спину морской губкой.

      – Если бы они хотели мне добра, они позволили бы мне самой выбрать жениха.

      Лизетта трет мне бока, и мне щекотно.

      – Вы по-прежнему не можете забыть соседского парня?

      Вода быстро остывает, и я дрожу от холода. Лизетта достает из печки чайник и подливает горячей воды.

      – Je ne suis pas nie de la derniere plute[1]. Это глупо. Он уже никогда не вернется сюда.

      Лизетта протягивает мне полотенце.

      – Не волнуйтесь, Барб-Николь. Вы еще найдете себе хорошего мужа.

      – Но я не хочу даже искать.

      Я вылезаю из ванны.

1

Я родилась не во время последнего дождя (фр.).