Зеленый мир. Часть 1. Малхази Рашоев

. Археологы ведь изучают древности, путешествуют и открывают забытые тайны. Но даже тогда я чувствовала, что это объяснение слишком упрощённое. Его работа не ограничивалась поисками артефактов. Она была чем-то большим, чем-то сложным и, возможно, даже опасным. Мама никогда не говорила о его делах, а если я пыталась спросить, она быстро переводила разговор на что-то другое.

      Отец, Ричард Эйзен, был не похож на других отцов. Он не приходил домой с улыбкой, готовый пойти с нами в парк или кино. Большую часть своего свободного времени он проводил за столом, погружённый в бумаги, схемы, карты и какие-то странные фотографии. Он выглядел задумчивым, словно его разум постоянно витал где-то далеко, в местах, которые мы с мамой не могли себе даже представить.

      Ричард был сыном математика, моего дедушки Стивена Эйзена, и бабушки Мэри Эйзен. Они воспитали его как настоящего исследователя, человека, который никогда не останавливается перед неизвестным. Но даже дедушка, с его любовью к формулам и теоремам, казался обычным человеком рядом с моим отцом.

      Я помню, как он однажды вечером открыл передо мной карту. Она была старой, потёртой, и на ней были обозначены какие-то странные знаки, которых я не видела ни в одном атласе. “Это карта территории, которую ещё не изучали,” – сказал он, глядя на меня с легкой улыбкой. Его голос был мягким, но глаза светились особым блеском, который я никогда не видела раньше.

      В тот момент я поняла: его работа была не просто исследованием, это было что-то невероятное. Может, он искал не только древние артефакты, но и разгадку загадок, о которых мы с мамой могли только догадываться.

      Моего папы часто не было дома. Его работа требовала постоянных отъездов, долгих экспедиций и вечной занятости. Иногда он исчезал на несколько недель, а то и месяцев. В такие моменты нам с мамой заменял его мой дедушка Стивен. Это был человек удивительной доброты и тепла. Он обладал редким умением делать будни ярче: рассказывал сказки, придумывал игры и мог оживить даже самые серые дни.

      Когда мне было совсем мало лет, я порой называла дедушку папой. Это случалось непроизвольно, словно мой детский разум искал образ отца в том, кто был рядом. Дедушка никогда не обижался, напротив, он смеялся и с доброй улыбкой говорил: “Ну, Теа, я же всего лишь дедушка. Но если тебе так хочется, пусть будет так.” Его терпение и мягкость были неисчерпаемыми.

      Я не могу сказать, что не чувствовала любви своего отца. Он всегда привозил подарки из своих поездок – маленькие сокровища, которые казались мне волшебными. Древние монеты, кусочки необычных минералов или фигурки животных, вырезанные из дерева. Каждый раз он говорил, что это часть мира, который я должна узнать, когда вырасту. Но всё же его редкое присутствие делало его любовь неуловимой, словно она существовала где-то на расстоянии, в другой реальности.

      Мама, Оливия Эйзен, была полной противоположностью отца. Она не искала приключений или открытий – её миром был наш дом. Она была теплой, заботливой и очень терпеливой, но в её глазах часто отражалась тень неосуществлённой мечты. Она всегда хотела большую семью, дом, полный смеха и шума, но вместо этого была только я. Единственный ребёнок, Теа Эйзен.

      Быть единственным ребёнком – это значит быть одновременно центром внимания и заложником ожиданий. Родные окружали меня заботой, порой чрезмерной. Дедушка учил меня решать головоломки и разгадывать тайны, мама посвящала меня в секреты кулинарии и рассказывала о своих мечтах. Но временами это давление ощущалось как невидимая ответственность – оправдать надежды, стать тем, кем они хотели меня видеть.

      Однажды вечером мама зажгла свечи в гостиной. Свет был мягким, почти сказочным. Мы с ней пили горячий чай, а дедушка читал газету в своём любимом кресле. Я спросила:

      – Мама, а почему у нас нет больше детей?

      Она посмотрела на меня так, словно мой вопрос заставил её задуматься о чём-то давно забытом.

      – Иногда, Теа, жизнь сама выбирает за нас. Но ты – мой подарок. Единственный, который мне нужен.

      Эти слова застряли в моей памяти. Возможно, они были сказаны для того, чтобы мне не было грустно, что у меня нет брата или сестры. Но в тот момент я вдруг поняла: я была для мамы всем её миром, а она – моим.

      С годами я всё больше ценила ту семейную теплоту, которую создавала мама, и ту мудрость, которую приносил в дом дедушка. И хотя папа оставался для меня фигурой загадочной, я знала, что где-то в далёких краях он делает что-то важное. Что-то, о чём я, возможно, узнаю, когда стану старше.

      В моей жизни было две бабушки, и каждая из них – совершенно особенный мир. С одной, Мэри Эйзен, вы уже знакомы, а теперь настало время представить вам Элизабет Чейнстинг. Эти две женщины были настолько разными, что порой казалось, будто они принадлежат к разным вселенным.

      Бабушка Мэри была олицетворением уюта, тепла и домашнего очага. Она была женщиной тихой, но невероятно мудрой. В детстве я любила смотреть, как она вяжет, её пальцы, казалось, летали над пряжей, а слова, которые она произносила, были такими же мягкими, как её шерстяные пледы. Мэри никогда не говорила громко и не требовала внимания. Её любовь была незаметной, но всегда ощутимой, словно