Погода на завтра. Наталья Юрьевна Царёва

будущее, из-за кого умерли робкие трепетные надежды, так бережно взращиваемые в сердце все эти годы.

      Хвост кобылиный, конский, улыбка дурацкая вечная, трясущаяся пухлость под кофточкой.

      Яркая, броская, конечно, кто спорит. В ней-то этой броскости никогда не было.

      Но ведь Сашке-то, кажется, это и нравилось? Как он говорил, «нежная моя, тонкая», «аристократизм в каждой косточке» – это про нее-то, глухой бабкой воспитанной, старой замороченной коммунисткой… Смешно даже, честное слово.

      И про волосы – «рассыпающийся под неловкими пальцами пепел», господи! Да она бы за эти неловкие пальцы все бы сейчас, все отдала, душу, жизнь свою, лишь бы снова эти руки – на ее плечах, эти глаза – в ее, и тонуть, тонуть…

      Сашка, Сашка, как же это ты мог меня забыть, пепел мой, тонкость мою, лунность, ласковость?..

      Невозможно так, не бывает так, это морок какой-то, обман, это сон нехороший, лживый – и раз сон, так он ведь непременно кончится, а иначе и быть не может.

      Может. Может.

      Ничего не кончится.

      Разве бывает, чтобы вдруг такой, самый близкий, самый родной – предал?

      Чтобы совершенно одну – оставил?

      Разве бывает так?

      Она принялась в который раз бессмысленно перебирать тетрадки.

      ***

      Сегодня опять предстояла мука.

      Мука ожидаемая, привычная: ожидаемо и привычно осклизлая, тошная.

      Видеть ее. Слышать. Чувствовать.

      Осязать…

      Он знал, она придет вечером, непременно тогда, когда он уже вдруг плюнет ее ждать, робко вознадеявшись, что с ней что-то стряслось, да хоть кирпич какой упал на голову, и что ее не будет, НЕ БУДЕТ В ЕГО ЖИЗНИ БОЛЬШЕ НИКОГДА.

      Разве мог он раньше предположить, что дойдет когда-нибудь до таких мыслей?

      Смешно. В самом деле, очень забавно.

      Об Але он старался не думать вообще. Если начинать думать об Але, так ему вовсе ничего не оставалось кроме как повеситься на крюке, вбитом под кашпо, в папином кабинете.

      Хорошо, наверное, что папы нет в живых.

      Ему, наверное, мерзко было бы видеть, как его сын в черной истерике не может решить, что же все это такое – быть хоть немного мужчиной.

      Самое страшное, казалось ему иногда, что решать-то уже нечего, что все за него уже сто раз решено и посчитано, и нет у него никакого выбора.

      Аля, Аля, девочка моя бедная, простишь ли меня когда-нибудь? Будешь ли ты с кем-то, неизмеримо лучше и достойнее меня, счастлива?

      Как же до смерти больно такое думать.

      Все, о чем надеялось, о чем робко мечталось эти годы, было разбито одной пьяной ночью на идиотском дне рожденья.

      Скотина. Или дурак?

      Честный человек…

      Да просто муха, запутавшаяся в паутине.

      Краем сознания он это все, естественно, понимал, и от стыда и унижения хотелось зарыться головой в первый попавшийся на пути песок, скрыться, спрятаться, хотя бы частично.

      Вот уж никогда бы не подумал, что придется по душе страусиная политика.

      Однако оказалось, что жизнь имеет свойство выкидывать еще и не такие