За далекой чертой. Бронвен Пратли

свои знания.

      Бабуля фыркает.

      – Ты с ним согласна?

      Я со стоном прижимаю ладони к животу, чувствую натянутую кожу, тепло, движение под ней. Малыш растет во мне уже почти девять месяцев, и я люблю его, хоть никогда и не видела. Мне и вообразить сложно, что я приведу ребенка в этот мир и сразу поспешу на работу. Я хочу быть свидетельницей всему, что он будет делать впервые: его первой улыбке, первому смеху, первым шагам, первому слову.

      – Нет, я хочу побыть дома с ребенком. Мама с папой всегда ставили карьеру на первое место, и в итоге я все детство провела с нянями да в пансионах. Не хочу своим малышам такой жизни. Кстати, потому-то и стала врачом общей практики, а не анестезиологом, как Бен. Мне нужно пространство для маневра, когда решу вернуться к работе. Карьера для меня не на первом месте, семья гораздо важнее. Но папе этого, конечно, не понять.

      Бабуля жестом подзывает меня ближе, берет за руку, сжимает мне ладонь. В ее глазах блестят непролитые слезы.

      – Слушай свое сердце, солнышко. Горжусь женщиной, которой ты стала. В мое время мы были такие дремучие – никаких этих ваших книг по самопомощи, подкастов и так далее. Толком ничего и не знали о беременности, детях, воспитании – и все равно старались как могли. Но из тебя получится прекрасная мама, я уже вижу. Ты умеешь жертвовать собой ради других, и всегда умела. Лучшая внучка на свете.

      Она никогда и слова плохого о папе не скажет, но видно, когда она им недовольна: выдают поджатые губы. Они с папой разные настолько, насколько это вообще возможно, но она любит его, как всякая мать любит своего сына. Поэтому, как правило, держит свое мнение при себе.

      Когда бабуля выпускает руку, мой взгляд задерживается на письменном столике, втиснутом рядом с кроватью, на которой она складывает полотенца. По столику разложены вырезки из газет и клочки бумаги. Это что-то новенькое. Делаю шаг вперед, разглядываю их повнимательнее. Обвожу пальцем края одной из вырезок – аккуратного столбика какой-то старой газеты. На самом верху видна дата: июнь 1954-го. А под ней – фотография: дюжина худощавых ребятишек с бугристыми коленками выстроились шеренгой в поле. На них шорты, рубашки и дырявые грубые свитера. Волосы подстрижены неровно, как будто они их сами себе укоротили, причем без зеркала. Кажется, что детям холодно. Кожа у них бледная, хотя снимок черно-белый и сложно сказать, болезненная ли это бледность. Фото сделано на какой-то ферме. Некоторые ребятишки наклонились вперед, другие стоят прямо. Кое у кого возле ног стоят помятые железные ведра.

      Я беру снимок, подношу ближе к глазам. Лица мальчика и девочки, стоящих ближе всего к фотографу, кажутся смутно знакомыми.

      – Ба, а что это такое?

      Бабушка оборачивается, смотрит на вырезку у меня в руке.

      – А, да пустяки. Чем-то меня эта фотография зацепила. Ты погляди, как ребятишки улыбаются. Останешься со мной пообедать, солнышко?

      – Ох, нет, не могу. Я подумывала навестить дедулю, а потом придется уехать. У меня сегодня миллион дел.

      – Жаль, но я очень рада, что ты собралась повидаться с дедушкой. Как раз надеялась, что