Одиночка. Несломленный. Михаил Анатольевич Гришин

неожиданно подал хриплый прерывающийся голос сержант Петраков, тяжело дыша, выдувая на губах кровавые пузыри. – Придёт время… а оно придёт, поверь мне. И таких, как ты обязательно будут казнить на площади, на радость народу. Будь уверен. Вот вам, а не усадьбы! – выкрикнул он, собравшись с силами и, откачнувшись от товарища, вскинул вверх согнутую правую руку, обрубив её левой рукой по локоть. – Уши вам на холодец!

      Володя Кривенцев не успел его подхватить, и старшина Петраков упал ничком, уткнувшись лицом в мягкую землю, взрыхлённую взрывом снаряда.

      Офицер натужно захохотал, далеко запрокидывая голову, показывая насколько ему весело; заплывший жирком острый кадык бегал по толстой шее вверх-вниз. Офицер подошёл и пнул носком сапога уже практически бесчувственное тело, сказал, с отвращением выпятив нижнюю губу:

      – Через неделю ваш Сталин сбежит из Москвы за Урал. Только наш легендарный разведчик Отто Скарцени найдёт его и там. Не того вы человека себе в вожди выбрали… Сын сапожника не может руководить страной. Его удел класть заплатки на обувь да пасти скот.

      – Ты товарища Сталина не трогай, – угрюмо процедил сквозь зубы политрук. – Ты, выкормыш белогвардейский, его мизинца не стоишь. Прихвостень фашистский, предатель трудового народа.

      – Что ты сказал, кретин? – взревел офицер, шагнул вперёд, с угрозой заглянул в правый уцелевший глаз политруку. Приблизив своё румяное щекастое лицо едва ли не вплотную к его лицу, на котором не дрогнул ни один мускул, не шелохнулся ни один живчик, и даже не изменились черты его грязного, измождённого, но по-прежнему красивого лица, что без слов говорило о том, что политрук Гришин не испытывает перед ним ни малейшего страха, немецкий офицер, дрожа полными губами, отчего его щёточка аккуратных усиков смешно шевелилась, словно усы у таракана, зловеще сказал, отделяя каждое слово: – На колени… стервец. Ты… у меня… мразь… сапоги… сейчас… лизать… будешь…

      Не дав ему договорить, политрук весело взглянул на него своим единственным здоровым глазом, и, неожиданно, подавшись вперёд, не вынимая рук из карманов, от души смачно плюнул в его холёное, багровое от гнева лицо.

      – Другого ты не заслуживаешь, – с наглой ухмылкой объяснил политрук Гришин свой вызывающий поступок.

      Жидкая слюна, стекая, замочила чернявые усики растерявшегося в первую минуту офицера, но приглушённые смешки автоматчиков с любопытством наблюдавших за разговором, которые по всему видно, предателей тоже не особо жаловали, быстро привели его в чувство. Судорожным движением офицер выхватил из кобуры вальтер, и практически в упор выстрелил в грудь Гришину, в то самое место, где билось горячее сердце до конца преданного своей социалистической Родине её верного сына.

      Мощный удар отбросил исхудавшее тело назад, опрокинул на спину. Но и умирая, политрук нашёл в себе силы, опираясь на локти, приподняться и ещё раз плюнуть в сторону своего палача, по злому стечению обстоятельств оказавшегося соотечественником.