останови», – попросил, но тот даже не посмотрел в его сторону. Толик глупо «гы-гыкал», продолжая увлечённо крутить карусель. «Лёня-а-а-а!!!» – В рёв закричала Лиза, а Лёня впал в прострацию. Толик не был крупнее и сильнее его. Он был ровесником и скорей даже на месяц его младше. Лёнька понимал, что надо его толкнуть, закричать, схватиться – и это просто надо, так правильно. Но всё его понимание лениво и равнодушно скучилось на задворках сознания. Он смотрел и терял драгоценные секунды. С каждой такой секундой он чувствовал свою ничтожность и никчёмность. Воевать да драться было супротив его природы. Лёня не знал, как сделать тот шаг, который вырвет его из спячки. «Лёня-а-а-а!!! – Звала на помощь Лиза. А Лёня с пересохшим от волнения горлом, смотрел на эту дикую картину и как обычно не решался. Его трясло нервной дрожью как перед дракой, но Лёня не знал, что такое драка и поэтому всё его возбуждение уходило в землю, в пустоту. Наконец, натешившись, Толян отпустил колесо карусели и та, ударив по протянутым Ленькиным ладоням, остановилась. Лиза долго не хотела отпускать поручни, а когда отпустила, просто выпала с карусельной площадки. Её кружило. Плача, она поднималась и падала, заваливаясь вправо. Вставала и снова кренилась в сторону под гыганье Толика. Лёня взял её, было за руку, но Лиза вдруг вырвалась и уселась на траву, отказываясь идти. Она продолжала плакать, но уже утробно, сглатывая слёзы и размазывая их по лицу. Лёня растерянно и бестолково топтался, не зная, что делать. У него не хватало мужества её утешить. У него не было сил просто прикоснуться к ней. Лиза, едва справившись с собой, поковыляла неровной походкой к своему подъезду. А Леонид тупо стоял и смотрел ей вслед, осознавая где-то глубоко, что вот сейчас произошло нечто страшное в его поступках, непоправимое. Он обернулся и встретился глазами с Толяном. Тот продолжал лыбиться улыбкой идиота. «Приколюха, да?!» Внезапно лицо его приняло обеспокоенное выражение. «Сваливаем! Ща её папан выскочит!» И Лёнька, наперекор своим желаниям, свалил. Вместе с этим гадом. Позже, ночью, в своей постели, шестилетний Лёнька найдёт объяснение своему сомнаболическому состоянию. Его нерешительность и заторможенность в совокупности зовётся очень просто. Трусостью. От этого открытия он долго не уснёт и полночи проплачет, теша себя фантазиями, что вот завтра выйдет и накостыляет этому кривозубому Тольке. Вот так с ходу возьмёт и наваляет! Он скрипел яростно зубами и плакал, жалея, что не может это сделать прямо сейчас. Подушка была мокрой, и Лёнька переворачивал её на сухую сторону, чтобы снова плакать. Потрясение было велико.
Последующий день принёс новые заботы. Потом прошло ещё два дня. Неделя. Горе его провалилось куда-то вовнутрь, он успокоился, но данность открытия никуда не ушла. Он стал с ней жить. Толику он не накостылял, хотя, виделись после того случая не раз. Да и сам Толик, со свойственной детям беспечностью, напрочь забыл о своём хулиганстве. Лиза с удивительной стойкостью проходила мимо Лёньки как сквозь пустое место и на приветствие