Вес чернил. Рейчел Кадиш

дом, построенный из пчелиных сот, перьев или стекла – никто в целом мире не догадался бы строить дом из таких материалов, Эстер. Странный, диковинный дом, но все же прочный. А ты всегда была такой. Ты – женщина. А женщинам даны силы, чтобы восстанавливать разрушенное. Женщины не… – он замялся и перевел взгляд с неба на сестру, – женщины, они могут меняться. Не то что мужчины. Мужчина должен быть или героем… или негодяем.

      Исаак еще крепче сжал руку Эстер.

      – Вот что я хотел тебе сказать, сестра. И это единственное, что я должен был сказать.

      Он весь напрягся, и Эстер заметила, как взгляд его обратился к реке, словно ожидавший его на причале труд мог усмирить растущую внутри ярость.

      Он вздохнул, отпустил ее руку и весь как будто окаменел. Впервые Эстер почувствовала, каких усилий ему стоит оставаться спокойным, подавляя желание высвободить все, что скрывалось в его душе и теле. Но он лишь тихо произнес:

      – Мужчина приходит в этот мир, чтобы выполнить лишь одно предназначение. Может быть, что-то доброе. Или наоборот. Но, видишь ли, оказалось, что мое предназначение – устроить тот пожар. И значит, я пришел во зло.

      Он смотрел сестре в глаза. У Исаака было чистое, гладкое лицо, какое Эстер последний раз видела, когда он был еще мальчиком. Но в нем не было мольбы о прощении.

      – Уходя из этого мира, я что-нибудь сделаю. Что-то хорошее. Как Самсон.

      По губам его скользнула тень невеселой улыбки.

      – Я разрушу какой-нибудь дом порока. Напрочь!

      С этими словами Исаак так сильно ударил кулаком по ладони, что Эстер невольно вскрикнула.

      – И падет кровля прямо на голову. Или, быть может, я кого-то спасу. Мальчика, например.

      От этой мысли у него на мгновение перехватило дыхание.

      – Я вскочу на палубу корабля, когда его охватит огонь, и спасу мальчика. И прежде, чем сгорю сам, выброшу его в воду.

      В каждом его слове слышалась самая настоящая, неприкрытая ненависть.

      Эстер поняла, что Исаак будет грызть себя всю жизнь, пока это не убьет его.

      Он повернулся и зашагал к докам.

      Она пошла домой, ступая по булыжникам мостовой, как будто они были сделаны из стекла.

      Раввин сидел на том же месте, где она, уходя, оставила его. Он повернул в ее сторону голову, но подождал, пока она повесит шаль.

      – Твоего брата нет с тобой, – тихо произнес ребе.

      – Нет.

      За высокими окнами большой комнаты лил начавшийся еще во время ее прогулки дождь, отчего окна казались матово-белыми. В камине звонко потрескивали поленья. Должно быть, его запалила Ривка, прежде чем уйти по своим делам. Эстер легко могла представить ее себе: туго обтянутые рукавами платья руки, каждое движение которых свидетельствовало о решимости продлить дни угасавшего ребе. А сейчас даже внезапный треск дров в очаге громко напоминал о неусыпной заботе служанки.

      Раввин Га-Коэн Мендес сидел у очага. В своем кресле с высокой спинкой он выглядел совсем ссохшимся. Его скулы выглядели как два бледных бугорка, а некогда белая борода отдавала желтизной.