Амлет, сын Улава. Адель Гельт

отец справился с гневом: возможно, тому помогла явно терзающая Улава Аудунссона печаль.

      – Я помню это, Улав, некогда называемый Звонким Бакстагом, – согласился глашатай. – Я ведь и сам ходил в той ватаге, и именно моими руками могучий Одинссон сломал шею последнего фомора полуночных вод.

      – Тогда к чему этот разговор, эта просьба и этот, – отец ткнул кулаком кошель, никуда не девшийся со стола, – фунд? Отправил ли бы ты своего сына учиться такому, зная судьбу, которая будет его ждать?

      Отец замолчал, то ли сказав все, что хотел, то ли временно утратив дар речи.

      – Великое Стояние, Долгий Сон… – голос послышался неожиданно, и явлен он был только мне: Хетьяр Сигурдссон вновь очнулся от своего сна, или почему еще духи могут так долго молчать. – А ведь я знаю эту легенду, читал где-то.

      Возражать я не стал: мне было интересно. Отец никогда не то, чтобы не рассказывал эту историю, он и слов этих старался при мне не называть.

      – Если кратко, то ватага, в которой ходил твой отец, наткнулась на последнего живого ледяного изверга – у вас их называют фоморами – и самонадеянно решила его одолеть. Правда, я могу путаться в деталях, все-таки, у нас даже не до конца были уверены в том, что это было на самом деле, а не просто кто-то выдумал, – повинился дух человека, при жизни прозванного Строителем.

      – Я напомню тебе, сын Гулкьяфурина, если ты подзабыл, – отец вновь обрел способность говорить и начал про интересное, поэтому говорливого духа я попросил помолчать. – Заодно и тебе, сын мой Амлет, стоит знать о забытом некоторыми. Сила нашей ватаги была не только в кораблях и воинах, сам гальдур был нами, а мы были им: нас, скальдов, в поход вышло девять! Сколько же осталось?

      – Двое, брат мой, – вдруг подал голос Фрекки, и в голосе его не было никакого ехидства. – Только два псоглавых скальда проснулись от Долгого Сна, ты и мой названный брат Гунд, которого теперь все зовут Старым, а когда-то за молодой и звонкий голос звали Ярлом Серебряным!

      – Да, и теперь Гунда, который младше меня годами, все принимают за древнего старика, что мало ест, очень рано просыпается поутру и не умеет и ста шагов пройти без палки! – отец говорил все громче, и, наконец, забывшись, со всей своей силы обрушил сжатый кулак на крепкую дубовую столешницу.

      Стол треснул. Отец, опомнившись, замолчал: он смотрел неотрывно на длинный скол, разделивший толстую доску и весь стол на две неравные части, и на морде его читалось изумленное «Это что, я так сам?»

      – Дозволит ли почтенная статгенгилла сказать и мне, раз уж мое имя вспомнили в собрании? – голос, надтреснутый и немного лающий, я узнал: из дальнего и темного угла о себе заявил рекомый Гунд, сын Асъяфна, и я не сразу вспомнил имя его почтенного отца.

      – Твой подвиг навсегда дал тебе право голоса в собраниях, Гунд, прозванный Старым, – согласилась мать. – Сейчас же и вовсе время тебе сказать, а иным некоторым смирить буйный норов и послушать!

      – Я хочу напомнить собравшимся первый альтинг Исландии, и ту грозную весть,