Смрт. Эдуард Лимонов

рукой, удобно. Целевой выстрел я сделать не смогу, но повести красиво, как в кино, веером от живота – легко! Перед тем как прыгать вниз, я инстинктивно поставил рычажок на стрельбу очередями. А может, не инстинктивно, а может, увидел, как другие ставили, ну и сдвинул его. Бежать среди пней – значит, поневоле бежать зигзагами. Бегу зигзагами, думая, что в меня таким образом труднее попасть.

      Мишо я увидел, только когда мы углубились в заросли. Там, конечно, был не лес, просто старое еврейское кладбище, где давно никого не хоронили, оно поросло так хаотически, как хотело. В некое советское послевоенное время титовские власти разрешили строить там вокруг дачные участки. Короче, все это поросло стволами крупными и мелкими, и скелеты дачных домиков иногда возникают. Я вспомнил, как меня учили: не больше пяти выстрелов с одной позиции, так меня учили ходить в атаку (ну не спрашивайте где, сказать не могу), и поставил автомат на одиночные. Из-за толстого дерева три выстрела, и вперед… Залег у камня, из-за камня три выстрела, перекатился зачем-то (жить хочется, вот зачем) и прополз быстро вперед. А где перед – ясно, все в том направлении движутся.

      Оделся я слишком жарко. Под бушлатом – кожаный пиджак, под пиджаком свитер, правда хлопковый свитшот, еще майка. Пот лоб заливает. Хорошо, волосы короткие. Встал, бегу. Укрылся у дерева. Три выстрела. Бегом. Плита, мхом вся поросшая, лежит на другой плите. Может, могильная. Времени нет разглядывать. Почему три выстрела? А это перестраховка. Чтоб труднее было засечь. У плиты я задержался, подумав почему-то о том, где же ограды на еврейском кладбище? Или евреи не ограждают свои могильные камни каждый? А потом вспомнил, что в детстве я прожил много лет рядом с очень старым еврейским кладбищем, и там тоже не было оград. Должно быть, их все и на Украине, и в Сербии давно растащили на металлолом. Пахло трухлявой пряной гнилой осенью. До этого несколько дней шли дожди. Пахло плесенью.

      Мишо упал на землю возле меня. Смеется. Достает фляжку.

      – Держи, рус!

      Глотаю. Убеждаюсь, что тотально правильно выдавали фронтовые сто грамм. От нескольких глотков нечеловеческая сила. Вскакиваем. Бежим.

      Бежать дальше некуда, мы достигли их укреплений. У них перед их укреплением также повырубаны деревья. И они не ленились. Их голое пространство перед их укреплением шире нашего. Залегли. Шепчемся. Наблюдаем. Видим два тела, лежащие меж пней. Свежие тела, потому что не успели ничем порасти. Подмяли траву. Вокруг давно мертвого трава выглядит иначе.

      – Это не сербы, – шепчет мне Мишо.

      Я молчу.

      – Это турчины, мы их застрелили, – бубнит Мишо. Я молчу. Потому что не знаю.

      – Что дальше? – шепчу я Мишо.

      – Капитан решит. – Мишо начинает вертеться, оглядывая нашу группу, лежащую среди пней. – Где капитан? – спрашивает Мишо у меня.

      – Не знаю.

      Такое впечатление, что мусульмане нас не видят. Мы перестали стрелять, и они перестали. Лежим. Смотрю на часы. На секундную стрелку, потому что от минутной тут толку нет. Минутная фиксирует гражданское