Таракан из Руанды. Ульяна Бисерова

за массивным рабочим столом, на котором всегда царит строгий порядок, пустует. Директриса стоит у окна, задумчиво глядя на осенний парк. Хотя смотреть особенно не на что: низкое серое небо, мелкий косой дождь, голые ветви деревьев.

      – Да, Оливия, проходи. Любишь сладкое? – Мадам Буаселье усаживается не в директорское кресло, а на маленький диванчик, рядом с которым стоит кофейный столик. – Нет? А я вот, признаться, не представляю утро без чашки крепкого кофе с конфетой. Врач запрещает мне сладкое. Но как удержаться? Без маленьких радостей жизнь становится совсем пресной.

      Оливия потрясенно молчит. Сидя на «скамейке обреченных» в приемной, она настраивалась на совсем другой разговор. В круглом аквариуме на директорском столе вальяжно шевелит вуалевым хвостом пучеглазая золотая рыбка. В ее крошечном подводном мире есть даже собственный за́мок с обломком сторожевой башни, но и там не укрыться от взыскательного директорского взгляда.

      – Скажи, о чем ты задумалась сегодня за завтраком?

      – Мадам?

      – На твоем лице промелькнула счастливая улыбка. О чем ты задумалась?

      – Так, ни о чем. Просто вспомнилось что-то из детства…

      – Виктория сказала, ночью ты снова кричала во сне.

      Оливия отводит взгляд. Золотая рыбка взирает на нее с нескрываемым осуждением.

      – Тебя мучают кошмары? Или снова вернулись головные боли? – допытывается мадам Буаселье.

      – Нет-нет, – поспешно перебивает Оливия, словно опасаясь, что разговор может вызвать приступ мигрени, как древнего злого духа. – Голова не болит.

      Первый год в Канаде был сущим кошмаром: мигрень преследовала по пятам, точно хищный зверь, выжидала в засаде и, стоило Оливии хоть на миг проявить беспечность, набрасывалась и вгрызалась алчными клыками. «Дело не в травме, все немного сложнее, – объяснила госпожа Арно, когда они возвращались после консультации в очередной клинике: анализы и обследование снова не выявили никаких отклонений. – Головная боль – сигнал тревоги, который твое тело включает, пытаясь оградить от слишком сильных эмоций: гнева, злости, обиды. Или даже радости. Когда напряжение зашкаливает, это срабатывает, как рубильник: раз – и свет погас». Три дня, когда нельзя говорить, ходить, дышать, а только корчиться от пульсирующей в виске боли в комнате с плотно задернутыми шторами, – слишком высокая плата за минутную вспышку гнева, рассудила Оливия. И с тех пор жила так, словно, боясь обжечься, прикрутила фитилек масляной лампы, чтобы огонь светил только вполсилы.

      Заметив, что Оливия унеслась мыслями далеко, директриса снимает очки и устало трет переносицу. Без тяжелой роговой оправы ее лицо кажется незнакомым и странно беззащитным.

      – С девочками я, конечно, поговорила и попросила проявить чуть больше христианской любви и терпимости к ближнему… Но так не может продолжаться, Оливия. То, что тебе довелось пережить… Это сломало бы даже взрослого человека. А ты была совсем ребенком. Если воспоминания о тех