Верёвка и Генералов. Татьяна Демченко

осоловевшему Кеше, Вжик прыгал на четвереньках, пытаясь своей тенью изобразить на стене орангутанга, Машина гоготала так, что звенел воздух, – и никто уже и не думал о конспирации. У Зины пересохло во рту, тяжёлые веки словно разбухли и нависли над глазами – ему было совсем не смешно. Вокруг всё казалось ненормальным, странным, как будто он попал на другую планету и сам стал инопланетянином. На Веру он старался не смотреть, боясь показать ей своё, он был уверен, отупленное наркотиком лицо. Всё больше теряя привычные ощущения, он погружался во что-то непонятное, что пугало его своей подчиняющей силой. Это что-то, словно жидкость, которая везде находит щель, неумолимо захватывало его тело, его разум. Зина пытался бороться, прекратить действие наркотика, тряс головой – но ничего не выходило.

      Бессмысленная борьба эта напомнила ему, как прошлым летом у бабушки они с приятелем подрабатывали на винном заводе и один раз после утренней смены напились дармового портвейна. Зина, никогда раньше не пробовавший алкоголя, сильно опьянел: из головы улетели ясные мысли, руки и ноги не слушались, язык нёс какую-то невнятицу. В таком бессмысленном, почти невменяемом состоянии уже невозможно было приняться ни за одно из тех дел, которые Зиновий запланировал себе на этот день. Около пяти часов вечера он очнулся, замёрзший, в городском парке, сидя прямо на ступеньках лестницы, и никак не мог вспомнить, как попал туда. Приятеля рядом не было – где они с ним расстались, Зина тоже не помнил. Голова трещала и кружилась, страшно хотелось пить, но невыносимее всего был стыд – вдруг кто-то из знакомых видел его в таком состоянии. После этого случая Зина поклялся самому себе никогда больше не брать в рот спиртное.

      Ощущения, вызванные курением наркотической травы, были не такие тяжёлые, но более странные, неестественные, и поэтому сильнее пугали. Кроме того, Зину вдруг стало тошнить. «На свежий воздух», – подумал он, с усилием поднялся, сделал несколько шагов – и очутился в полной темноте. Заблудившись в лабиринте подвала, он спотыкался, куда-то поворачивал, возвращался назад, но двери наружу не находил. В уме его, словно разноцветные мухи, вертелись слова: «воздух», «стук-стук», «звук», «пастух». Он стал складывать их вместе. Получившаяся белиберда показалась его одурманенному разуму гениальными стихами. Он хотел нацарапать их монеткой где-нибудь на стене, чтобы не забыть, но остановиться ему было страшно: повсюду виделись чьи-то исподтишка наблюдающие за ним глаза. Чтобы отогнать от себя нечистую силу, он хотел громко прочитать стихи любимого Блока про «чей-то невидимый взгляд» – но не смог выстроить ни строчки. Наконец, неизвестно откуда прямо перед ним появился выход. Зина тяжело плюхнулся на заснеженную скамейку у подъезда и сидел на ней до тех пор, пока более-менее не пришёл в себя. Хорошо, что мороз спал, иначе бы он мог замёрзнуть. В его изменённом сознании время сбилось в комок, и когда потерявшая уже всю энергию, апатичная, с голодными глазами компания появилась из подъездных дверей, он и не подозревал, что с тех пор, как покинул их, прошло больше четырёх часов.

      – Который